Я провел с ваине больше месяца, стараясь их понять. Понять – это было важнейшим, даже необходимым условием, чтобы не повторилось минувшее; мужчины, с их жаждой насилия, могли устроить здесь новый ад, и я не сомневался, что в этом случае все кончится кровавой баней. Одних насильников ваине уничтожили; не присылать же им других? Значит, надо разобраться, какие им нужны мужчины, что было делом непростым; все они помнили о погибших, о братьях, отцах, мужьях, возлюбленных, и эта память – приукрашенная, бережно лелеемая – служила как бы эталоном, мерой того, что есть идеал. Я не мог ошибиться и обмануть их ожиданий.

    В поселке я считался мужчиной Ивон, и ни одна из девушек не добивалась моего внимания. Не потому, что Ивон была предводительницей и самой храброй среди женщин, свершившей акт возмездия, но в силу их понятий о справедливости и чести. Ради них Ивон отправилась в плавание – конечно, и ради себя самой, но это не уменьшало риска расстаться с жизнью в море, высохнуть от жажды или пойти на корм акулам. Ergo, то, что она выловила из волн морских, принадлежало ей, и никому иному. Тем более что этот улов так перспективен – не просто какой-то мореплаватель, а мсье Дени, чудак-благотворитель. Кажется, богатый и порядочный… Вдруг действительно поможет?

    Эта надежда их вдохновляла, перерастая в симпатию к Жаку Дени, который оказался свойским парнем и вел себя как праведник в раю. В самом деле, чем не рай? Двадцать восемь гурий, великолепная рыбалка, купания в море с визгом и хохотом, танцы у костра, долгие беседы и жаркие ночи с Ивон… Идиллия! И только одно ее нарушало, некая неясность, связанная с мердерс. Не с теми, что пошли в распыл вместе со своей посудиной, а с теми, что оставались на берегу. Об их судьбе Ивон сказала кратко: остались шестеро… перепились… мы их связали и бросили акулам… Конец вполне определенный, но я подозревал, что были тут какие-то нюансы.

    Неудивительно, что двадцать восемь разъяренных женщин связали шестерых мерзавцев, – странно, что предали их скорой смерти. Это было не совсем в земных традициях; принцип «аз воздам» с надеждой на господа тут не очень популярен, и каждый старается воздать обидчику лично и по мере сил. Являлись ли мои ваине исключением? Хороший вопрос! С одной стороны, их счет к обидчикам был так обширен, что пробирала дрожь: погибшие отцы и матери, дети, братья и мужья, поруганное женское достоинство, младенцы, убитые в чреве, замученные подруги… С другой, они не казались искусными палачами, способными пытать и наслаждаться муками казнимых. За долгие годы, прожитые на Земле, я понял, что пытка и кара – разные вещи; пытку вершат спокойно и деловито, кара же чаще импульсивна и быстра. А что стремительней стаи акул, терзающих жертву? Страшная смерть, но скорая… Как от зубов левиафана-убийцы на Рахени…

    В одну из последних ночей, покинув спящую Ивон, я вышел из хижины, пересек темную полоску пляжа, прыгнул в лодку и переправился к рифу. К тому, где торчало странное сооружение из старых брусьев – то ли купальня, то ли клетка, то ли нелепый, доступный всем ветрам сарай. Не могу объяснить, в чем заключалась его притягательная сила и почему я оказался там; у нас, уренирцев, бывают озарения, когда бег мысли не подчиняется логике, и, опуская «если, то…», забыв о причинах и следствиях, мы видим конечный результат.