Его губы нежно, страстно изучали поднятое к нему лицо. Она тонула, летала, страсть в ней сверкала, как звездная пыль, как ослепительное солнце, рассеивающее тьму. Она принадлежала ему, а он – ей. Ничто не имело значения, кроме него и его неистового желания, изменившего их обоих одним поцелуем.

Она была его женщиной. И оба знали, что она навсегда останется только его женщиной. В огромной вселенной, среди чужих они были родными душами, как половинки единого целого, охваченные пламенем одной страсти.

В конце концов он разжал руки, и она ощутила, что и его тело вздрагивает.

– Я хочу тебя. – Его голос казался странно суровым, хотя пальцы нежно убирали прядь волос с ее лба. – Больше, чем любую другую женщину.

– И я хочу тебя. Я ждала тебя всю жизнь, – призналась она. У нее было такое ощущение, словно ее жизнь началась только сегодня.

– Я хочу знать о тебе все, – сказал он.

– А обо мне нечего знать.

– Лишь всю жизнь, – пробормотал он.

– Откуда начать?

– С этого мгновения. Что ты сейчас чувствуешь?

– Я боюсь, – дрожа, сказала она.

– И я тоже. – Его руки будто случайно легли на ее талию, и он прижал ее к себе.

– А чего тебе бояться?

Он не ответил, только опять поцеловал ее, еще более нежно, чем в прошлый раз. Но теперь в поцелуе было обязательство, и она приняла его с ответным мучительно-сладким обещанием уступить. Она ничего не утаивала, оба знали, что она будет принадлежать ему, как только он этого захочет.

С первого поцелуя их любовь стала неизбежной.

Им еще предстояло узнать, как мало между ними общего, как фатально они не подходят друг другу, насколько разные у них цели в жизни. Но было уже поздно.

Тот вечер они провели в танцевальном зале, из окон которого было видно переливающееся под луной озеро. Они ели жареное мясо и картофельный салат, пили пиво и держались за руки, пряча их под свисающей клетчатой скатертью, изливая секреты сердец, и радовались всему, что узнавали друг о друге.

Джордан изучал бизнес в Гарварде, а теперь учился на последнем курсе юридического факультета и собирался заниматься адвокатурой, а она была первокурсницей, перебивавшейся с троек на четверки.

– Мне всегда хотелось быть учительницей, – призналась она, – больше всего на свете. Я знаю, это звучит глупо, но я люблю детей. И хочу с ними работать.

– Это вовсе не звучит глупо.

От искренности его бархатного голоса у нее стало тепло на душе. Пристальный взгляд черных глаз завораживал ее, и на секунду Джини опять испугалась, что не может противостоять этому колдовству. И она перевела разговор с себя на него. Однако, видимо, слишком резко.

– Когда ты впервые понял, что хочешь быть юристом, Джордан?

Внезапно его лицо застыло, и он долго не отвечал, вертел вилку в руке и наконец отложил ее в сторону.

– Я сказала что-то не то? – спросила Джини, чувствуя свою невольную бестактность, не нужно было этого касаться.

– Нет, Джини, ты не сказала ничего особенного. – Он говорил странным, мертвым голосом, а его рука, державшая под скатертью ее руку, сжалась. – Мой отец юрист, – наконец продолжил он. – Ему всегда хотелось, чтобы я работал в его фирме. Это очень солидная фирма, – закончил он и отпустил ее руку.

– Звучит превосходно.

– Так все всегда и говорят, – мрачно буркнул Джордан. – Давай потанцуем, Джини.

Он прижал ее к себе, и только тогда напряжение в нем стало ослабевать. В потоке лунного света, лившегося сквозь окна, под пронзительные звуки скрипок и банджо они медленно двигались на выщербленном дубовом полу – единственная танцующая пара.