Мягкий свет настольной лампы с журнального столика переливался на ее золотистой коже.

– Ты и сама в это не веришь больше, – сказал он. – Любой мужчина захотел бы тебя.

– Но я не встретила тебя.

– О, Джини! – Он заглянул глубоко ей в глаза. – Джини! – Его руки любовно скользили по ее шелковистой коже, казалось засиявшей от его прикосновений. Он и сам был в огне желания.

– Я хочу, чтобы ты любил меня всю ночь, – прошептала она, сладострастно вытягиваясь, пока он губами измерял всю длину ее ног.

Джордан протянул руку и выдернул шнур лампы. Комната погрузилась в темноту.

– Это не так уж трудно. Солнце скоро взойдет.

Их смех слился в один радостный звук, затем он оказался поверх нее. Он весь, казалось, состоял из мышц и сухожилий, вплотную прижатых к ее нежному юному телу. Потом была благоговейная тишина, когда он смотрел ей в глаза и ласково целовал, прежде чем овладеть ею. После этого слышны были лишь звуки любви, приглушенные вскрики страсти. Несмотря на неопытность, она не была робкой, по дорогам любви ее вел томный восторг от радости уступать.

Он любил ее, она любила его. Великолепная багрово-золотая осень принадлежала только им. Они были молодыми влюбленными, для которых остальной мир не существовал, влюбленными, которые жили и дышали только для того, чтобы быть вместе.

Снова и снова, ночь за ночью, день за днем они удовлетворяли ненасытное желание друг друга, наслаждаясь каждым часом, проведенным вместе, каждым прикосновением или лаской, обыкновенным жестом приязни – всем тем новым, что они познали. Любой миг, проведенный вдвоем, был ослепителен, не важно, насколько незначительным он казался другим. Джини отдалась любви с жадностью страстной женщины, изголодавшейся по чувственному восторгу. Теперь она понимала, чего ей хотелось еще в тот первый вечер, когда она встретила его в общежитии Кинсолвинг. Она страстно желала ощущать его тело на своем и в бесстыдном порыве принадлежать ему.

О, необыкновенная власть юной любви, наполненной тысячами крошечных агоний среди экстаза! Стоило Джордану только улыбнуться другой, опоздать на пять минут на свидание у ее общежития, не позвонить – и ее охватывали сомнения.

Они поженились через шесть недель, не думая ни о чем, кроме своей безумной, слепой страсти. Слишком поздно осознала Джини колдовскую власть его музыкального дара и пропасть между его талантом и своей заурядностью.

Чтобы обеспечить семью, Джордану пришлось найти работу в баре, и он пел по вечерам. Он сам писал песни и сам пел их, и с каждым выступлением число его слушателей увеличивалось. Когда его хрипловатый, полный чувственности голос вплетался в страстный ритм музыки, поклонники становились неуправляемыми. На сцене он был чародеем. Робость покидала его. Он оказался прирожденным артистом.

Родители хотели, чтобы он пошел по стопам отца, деда и прадеда – стал юристом, хотя его сердце и талант были отданы музыке. Добропорядочные, консервативные родители Джордана считали предосудительной ту жизнь, которую ведут рок-звезды, и убеждали сына, что только дегенераты вступают на этот путь, а если ты не дегенерат в начале такой карьеры, то непременно станешь им. Родители Джини, принадлежавшие к среднему классу – они владели ранчо, – воспитали дочь в том же консервативном духе.

Однажды теплым субботним вечером Фелиция Бреннер, золотоволосая красавица с вечным калифорнийским загаром, вошла в тот скромный бар на Шестой улице неподалеку от Конгресс-авеню, где пел Джордан. Один из друзей рассказал ей о завораживающем голосе темноволосого, красивого, никому не известного парня. Позже Фелиция рассказывала Джини, что она собиралась только выпить что-нибудь и уйти, но, едва она вошла в захудалый бар, сразу же заметила, как слушатели реагируют на Джордана.