|
Это их как громом поразило, и один седобородный старик сказал: «О Дитя, кто ты? Тот, кого нам предвещали?» «Да», – смело ответил я. Он сказал, рыдая от восторга: «Тогда учи нас!» Я ответил: «Вот еще! Это ниже моего достоинства», – и выбежал из дома. Видел бы ты их лица! Нет, Ливия была по-своему умная и ловкая женщина – Улисс в юбке, как я однажды назвал ее прямо в лицо, – и когда-нибудь я, возможно, и обожествлю ее, но это не к спеху. Важной богини из нее не получится. Возможно, я сделаю ее покровительницей счетоводов и бухгалтеров – у нее были большие способности по этой части. А заодно подкину ей отравителей, вот же Меркурий – покровитель не только купцов и путешественников, но и воров.
– Это вполне справедливо, – сказал я. – Но больше всего меня сейчас волнует другое: кому мне поклоняться? Какое имя ты примешь? Можно ли, например, называть тебя Юпитер? Или ты еще более велик, чем он? Калигула: – О, конечно, более велик, но пока мое имя останется в тайне. Хотя, пожалуй, я думаю, на какое-то время я стану зваться Юпитером – Латинским Юпитером, чтобы меня не путали с этим греческим старикашкой Зевсом. С ним мне придется выяснить отношения в самое ближайшее время. Слишком долго он гнул свою линию! Я спросил: – Как получилось, что твой отец не был божеством? Я еще не слышал о боге, не имеющим божественного отца. – Очень просто. Моим отцом был Август. Божественный Август. – Но ведь он тебя не усыновлял, не так ли? Он усыновил твоих старших братьев, а ты должен был продолжать род своего отца. – Я не говорю, что он был моим приемным отцом. Я имею в виду, что я его родной сын, родившийся от его кровосмесительной связи с Юлией. Это единственно возможное решение вопроса. Иначе и быть не могло. Не Агриппина же моя мать. Думать так просто нелепо. Ее отец был никто. Я не был настолько глуп, чтобы указывать на то, что, раз Германик ему не отец, его сестры, следовательно, ему не сестры, а племянницы. Я потакал ему, как советовала Друзилла. – Это самый великий день моей жизни, – сказал я. – Разреши мне удалиться и принести тебе жертвоприношение. Я совсем обессилел. Твое божественное дыхание слишком пряно для моих ноздрей. Я чуть не теряю сознание. В комнате было ужасно душно. С первого дня, что он слег в постель, Калигула не разрешал открывать окна. Калигула: – Иди с миром. Я хотел тебя убить, но теперь раздумал. Передай «разведчикам», что я – бог и что у меня светится лицо, но больше ничего не говори. Насчет всего остального, что ты от меня узнал, я налагаю на твои уста печать священного молчания. Я снова распростерся ниц и, пятясь, ползком удалился. В коридоре меня остановил Ганимед и спросил, какие новости. Я сказал: – Он только что сделался богом, и очень важным, по его словам. У него светится лицо. – Плохие новости для нас, простых смертных, – воскликнул Ганимед. – Но все к тому шло. Спасибо, приму это к сведению и передам другим. А Друзилла знает? Нет? Тогда я ей тоже скажу. – И сообщи ей, что она стала богиней, – попросил я, – на случай, если она сама этого не заметила. Я вернулся к себе в комнату и подумал: «Все, что ни случается, – к лучшему. Люди скоро поймут, что Калигула безумен, и его упрячут под замок. У нас не осталось ни одного совершеннолетнего потомка Августа, который мог бы стать императором, кроме Гемелла, а Гемелл не завоевал популярности и не обладает сильным характером. Возродится республика. Тесть Калигулы – самый подходящий человек, чтобы ее провозгласить. Никто не пользуется таким большим влиянием в сенате. Я буду его поддерживать. Если бы только мы могли избавиться от Макрона и поставить на его место приличного командира, все было бы просто. |
