До этого момента, несмотря на мои тайные счеты с Атаманычевым, я осуждал придирки Шарикова. Но сейчас... Сынок церковника! Не зря я, значит, с первого взгляда насторожился. Классовое чутье сработало.

— Верно, не приняли... Большинством в один голос... — Атаманычев пытается говорить и держаться с достоинством. Чудак! Да разве с разбитой мордой сохранишь достоинство? — Твой это был голос, Шариков!

— Да, мой! Не отказываюсь. Таких субчиков, как ты, близко нельзя подпускать к Ленинскому комсомолу.

— А я бы не подпускал таких, как ты.

— Не дал бог свинье рог, — засмеялся Костя. — Пошли, ребята!

Он обнял меня и Леню, потащил по темной, безлюдной улице.

— Слыхали?! Видали?!

Я на всякий случай отмалчиваюсь, а Ленька Крамаренко неожиданно для меня вступается за Атаманычева.

— Зря, Костя, вы не приняли парня. Хорошего комсомольца потеряли. И работник он замечательный. И отец его, бывший регент, вкалывает, дай бог всякому! Верхолаз!

— Да, верно, бывшие церковники сейчас неплохо работают. Безвыходное положение у них, вот и вкалывают. Из кожи лезут, чтобы только втереться в доверие к таким сердобольным, как ты, Леня.

Крамаренко остановился и гаркнул на Костю:

— Брехня! А вот ты... ты действительно втираешься в доверие.

— Я?.. Здрасте! Я давно проверенный.

— Кем? Чем? Посмотрим, что ты запоешь на чистке.

Рассорился ночной дозор. Сам в происшествие попал.

— На чистке партии выяснится твоя настоящая шкура, проверенный!

Костя хватает меня за руку.

— Ты слыхал, Голота? Будь свидетелем! До чистки еще несколько месяцев, а он меня уже в шкурники зачислил. Быстр клеветник на расправу. Привлеку за такие слова. Завтра же подам заявление.

— Заткнитесь, вы! — набросился я на обоих.

И сделал это совершенно искренне. Я не был целиком ни на стороне Шарикова, ни на стороне Крамаренко. И тот и другой кое в чем правы. Атаманычев подозрителен? Да! Но и Костя подкрашен в алый цвет только снаружи. Да, по правде сказать, не это меня сейчас занимало.

Молча, без прежнего звона и шума, топаем по спящим улицам. Глухо отдаются в моей душе недружные шаги патруля. Обидно! Опередил нас церковник. Не мы с Ленькой, организованные рабочие люди, комсомольцы, коммунисты, готовые броситься в огонь и кипяток, выручили из беды женщину, а одиночка, сам по себе, Атаманычев.

Глава шестая

Тихонько вставляю ключ в замок, мягким рывком отваливаю дверь.

Неслышно, как ловкие воры, проходим мы с Ленкой через темную, заставленную и заваленную прихожую и попадаем в безопасную зону. Наконец-то дома!

Ничего не услышала сварливая соседка, если даже и не спала.

Поворачиваю выключатель, и моя комнатушка делается сказочной светелкой. Второй год обитаю здесь, а все никак не привыкну к своему счастью. Всегда валялся то на каменном полу, то на печи, на нарах, в теплушке, в собачьем ящике, в вокзальном зале на тысячу персон, в карантинном бараке, а сейчас... Один! Сплю на подушке. На белой простыне. Укрываюсь настоящим одеялом, а не истлевшей, вонючей, с чужих плеч рваниной. Один! Тихо, без помех, засыпаю. Не будят меня ни чужой храп, ни пьяный мат, ни грохот двери. Никто не галдит, когда читаю, пишу, мечтаю. И на мою Ленку никто не пялится, не оскорбляет ни взглядом, ни хихиканьем. Одна соседка иногда портит нам настроение. Ничего! Поженимся — сразу успокоится.

Живу на четвертом этаже. Окно громадное, надвое распахивается. Одного стекла столько, сколько не было во всех оконцах нашей собачеевской землянки.