Она оттолкнула меня кулаками. Села. Поджала под себя ноги. Прислонилась спиной к стенке.

— Нет, ты не пошутил! Камень из-за пазухи вытащил и бабахнул,

— Что ты, Ленка! Любимую и цветком ударить — преступление.

— Ударил!.. Давно знаю, в чем меня подозреваешь.

Не хотел я злиться, а пришлось. Допекла!

— Подозреваю? Да разве это не правда, что ты и Алешка?.. Все до сих пор болтают.

— Болтовни всех не слышала, а вот твою довелось.

— Здрасте! Но ты же сама признавалась: «Любила я одного человека, верила ему, а он...» Забыла?.. Наплевал я на то, что было у вас с Алешкой! Ничуть меня это не касается. А вспомнил я эту допотопную историю просто так. Я не феодал какой-нибудь...

Лена скрестила на груди руки, презрительно засмеялась.

— Значит, ты все время думал, что я и Алеша... Думал — и прощал? Ой, какой же ты сладенький! Мармелад! — Она помолчала, с отвращением глядя на меня. — Не было никакой допотопной истории! Ни с Алешкой, ни с кем. Слышишь? Не было! Любила и разлюбила. Вот и всё. Никого не было, кроме тебя, балды!.. Лапоть!

Так мне и надо! Правильно. Еще садани, да покрепче! Бей и учи, любимая! В тысячу раз более любимая, чем минуту назад. Лупи! Говори, что хочешь, а я буду только любить тебя, только обожать.

Верно, лапоть я. Первая ты моя любовь, Ленка, потому я плохо и разбираюсь в таких делах, не раскумекал, было что у тебя или не было.

— Прости, Аленушка! — опять пробормотал я виновато, униженно и вместе с тем захлебываясь от счастья.

Вот когда я по-настоящему счастлив. Гора свалилась с плеч. Свободен. Чист.

— Эх, Саня, Саня! Ждала я своего единственного, для него берегла себя, а он... дохлых собак вешает на меня!

Она плакала, а я во весь рот улыбался. Смех и слезы. И то и другое — от души. Радость распирала меня. Лапоть, еще какой лапоть, но зато...

Сквозь жалкие слезы она вдруг грубо, мстительно спросила:

— А ты уверен, что ребенок...

— Ленка! — завопил я и закрыл ее рот ладонью.

Она оттолкнула меня так, что я оказался на полу.

Смуглая, крепкая, ладная, с ног до головы гневная, гордая, она стояла надо мной и хлестала:

— Ни тебя, ни отца, ни мачехи, ни Шарикова, никого не побоюсь! Никому не буду давать отчета, что, да как, да почему. Вырастет мой сын не таким, как ты, вельможа! Плесневей один, без нас!

Схватила свое барахло, кое-как влезла в него, рванула к двери. Успела открыть ее. Но дальше не продвинулась. Не пустил. Тарабанила по моим ребрам кулаками, требовала свободы. Но я не отступал. Никакая сила не сдвинет меня с порога.

— Пусти!

— Не дури, Ленка!

— Пусти!

Наша возня подняла соседку с постели. В одной рубашке, босая, с опухшим лицом, она выскочила в прихожую.

— Что это вы разворковались на всю Магнитку, голубочки? От жиру беситесь? Или слава и знатность покою не дают?

Ленка вернулась в мою комнату, занялась растрепанными волосами.

— Извините, тетя Васёна. Прощения просим. Больше этого не будет. Честное слово! Спите спокойно! — Я изо всех сил старался быть обходительным, дружелюбным— не помогло. Сварливая баба еще сильнее раскудахталась:

— Ты, самозваный племянничек!.. Ишь разошелся! Я тебе не уличная девка, не шалава какая-нибудь, а законная и честная жена своего мужа.

Во мне заклокотало бешенство. Что мелет эта ведьма? Моя Ленка... Я поднял кулак и пошел на соседку. Она завизжала, брякнула дверью и скрылась на своей половине.

Ну а мне что теперь делать? Надо прежде всего остыть, собраться с мыслями.