Столкнулась я в Баренцбурге и с людской бессмысленной жестокостью. По весне к пристани приплыл на льдине симпатичный белый медведь. Вблизи открывшейся воды на деревянной платформе стояло несколько бочек с мочеными яблоками. Словно в краснопресненском зоопарке, медведь деловито стал лапой вынимать из бочки лакомства. С вершины лестницы я с оравой сверстников, как в гипнозе, не шелохнувшись, пристально наблюдала за ним. Медведь был изящный, с длинным розовым языком, красными глазенками, совсем небольшой, похоже, не взрослый. Внезапно прозвенел выстрел — и медведь замертво плюхнулся в воду, очерчивая бездвижным телом своим кровавый круг. Откуда возник злой человек с ружьем, зачем он застрелил медвежонка в упор? За что? Пожалел яблок?..

Коли я вспомнила про яблоки, расскажу о том, как под Рождество норвежские власти прислали отцу подарок. Фанерный ящик, полный апельсинов. Отец, не дав мне насладиться редким для северных мест фруктом, распорядился тотчас же снести посылку в шахтерскую столовую. Мама причитала. Свой ребенок без витаминов, а ты скармливаешь их по столовой. Отец так жестко посмотрел на мать, что она замолкла на полуслове.

В большей из наших двух комнат стояла застекленная буфетная горка, заставленная красивыми палехскими шкатулками. Все два года я попрошайничала у отца одну из них для своих детских игр. «Они не мои, — терпеливо осаживал папа, — они государственные». Я пишу эти две крохотные детали вовсе не для того, чтобы представить своего отца неким героем и альтруистом. Просто поведение его так разнилось от поведения нынешних партийцев, тащащих, волокущих в свои барские хоромы все без разбору. Государственное, кооперативное, подарочное, все, что пожирнее, послаще, подороже. Он, к сожалению, к моему очень большому, великому сожалению, верил в коммунистическую утопию. Верил, что можно поставить знак равенства между словами «мое» и «наше». Не хотел или не мог увидеть, что между «мое» и «наше» миллионы световых лет. Что коммунистическая затея враждебна и противна человеческой натуре. Что она вопиюще антибиолог ич на!..

…В начале нестерпимого морозного декабря тридцать чет-? вертого года на заднике сцены шахтерского клуба, затерявшегося во льдах Шпицбергена, висел в черном крепе намалеванный шахтерской рукой портрет Кирова. Его убили в Ленинграде. Был митинг всей советской колонии, положенный по такому случаю.

Гневную речь хриплым от волнения голосом держал заместитель отца Пикель. Он слыл первым оратором в Баренцбурге. В 1937 году Пикель был одним из главных участников очередного звериного сталинского процесса. И был расстрелян.

Только сейчас, к склону прожитой жизни, стала высвечиваться мне некая страшная связь имен. Пикель был секретарем у Tpoipxoro. Все, что хоть краем, хоть косвенно было связано со словом «Троцкий», выжигалось Сталиным каленым кровавым огнем. Отец всю жизнь дружил с Пикелем. И мать часто повторяла мне, что отец был верным в дружбе. Когда Пикель остался не у дел, без работы, в политической опале, отец взял старого друга в свою команду на Шпицберген заместителем. До Шпицбергена Пикель директорствовал в Камерном театре Таирова. Разгром, учиненный талантливому театру, был, выскажу свою мрачную догадку, связан и с политической родословной Пикеля.