Конечно, есть у Щедрина сочинения, которые я воспринимаю трудно. Стремлюсь быть непредвзятой. Вот, к примеру, «Музыкальное приношение» для органа с духовыми. Мне бывало мучительно нелегко дослушать сочинение до конца. А длится оно более двух часов. Лишь женина покорность удерживала меня в кресле концертного зала до последней точки финала. Страсть как хотелось устремиться за беглецами, кто покидал аудиторию, протестующе скрипя половицами. Тут я начинала чувствовать, что соприкасаюсь во вкусах с нашей собакой таксой Бати (подарок Марии Шелл), которая внезапно нестерпимо завыла с первых же тактов телевизионной записи этого сочинения.

Я пишу эту главу в тайне, в строгой тайне от Щедрина. Знаю, он будет сердиться, увещевать меня вымарать, выбросить ее из книги. Но не послушаюсь. Ни за что не послушаюсь. Я так отчаянно хочу восстановить справедливость.

А справедливость была бы еще и в том, если 6 судили о музыке Щедрина только по музыке Щедрина. Если 6 не навешивали к его имени сальеристые коллеги черных завистливых шлейфов.

(Впрочем, сама-то я не верю, что Сальери в реалии отравил Моцарта. Оговорили старикашку его же собственные сальеришки. Все по зависти, все по подлости, все по человеческой сути. Но Пушкин так исчерпывающе обнажил механизм зависти творца к творцу, что ни один адвокат мира не в силах отныне обелить злодейскую репутацию подлинного Сальери.)

А завидовали Щедрину сильно. Завидовать и впрямь было чему. Хорошо завидовали!..

Блестящий, Богом, музами музыки помеченный человек, неотразимо обаятельный, источающий вокруг себя радиацию. Человек редкостной щедрости, точнее точного совпадающей со смыслом своей фамилии. Как мог он не привлечь к себе внимания? Даже в Союз композиторов двадцатилетнего студента консерватории Щедрина приняли за глаза, без собственной его просьбы, без формальных процедур, заявлений.

Он не карабкался по лестнице признания вверх. Оно само шло к нему… Как упрощают наше прожитое «эксперты по России»: черное-белое-черное-белое… Нет, господа, жизнь в натуре куда как сложнее…

В начале шестидесятых годов, на последней волне хрущевской «оттепели», Дмитрий Шостакович основал Союз композиторов России как альтернативную организацию к Союзу композиторов СССР. И стал ее первым Председателем. Он несколько раз говорил с Родионом, чтобы тот перенял из рук его эстафету этого доброго дела. Кстати, Шостаковича и Щедрина вдоволь натаскали вдвоем по высоким цековским кабинетам. Знаменитого классика и подающего надежды молодого музыканта. Ласковой, но мертвой хваткой, то суля пряники, то подступаясь с угрозами, склоняли к вступлению в Коммунистическую партию. Давление это продолжалось долго, и Дмитрий Дмитриевич в конце концов уступил и подал заявление. А Щедрин устоял и остался, как и был, беспартийным. Вы думаете, это было просто?..

Но я совершенно могу понять Шостаковича! Скольких истязаний пришлось ему натерпеться от советской власти. Когда Сталин в совсем еще недавнем прошлом устраивал назидательные принародные порки, какие-нибудь четверть шага отделяли жертву от физического уничтожения. Шостакович боялся за своих детей, за свои творения. Разве могло исчезнуть чувство страха бесследно?.. И другие превосходные музыканты поколения Шостаковича тоже не избе жали этой участи. Ойстрах, Хачатурян, Гилельс, Флиер, Коган — были тоже членами партии. Наше поколение иногда решалось на смелые поступки. Бацилла страха не была уже так всеобъемлюще могуча. Но… очень «иногда».

В 1973 году в Колонном зале Москвы после двухчасовых уговоров Щедрина убеждают не снимать свою кандидатуру с голосования. Лишь два голоса из нескольких сотен — против него. Остальные — за. И Родион становится Председателем Союза композиторов России.