Мой творческий вечер в Большом. 35 лет, как я на его сцене танцую.

Повсеместно принято, что юбилярша сама называет программу. Лучшее из прежнего репертуара и что-то совсем новое. Так заведено. Вот мой проект: второй акт «Лебединого озера» и бежаровские «Айседора» и «Болеро». В Москве — вообще в советской стране — моего «Болеро» еще не видели. Хотя партию «аккомпанемента» наши московские танцо ры знают. Для недавних австралийских гастролей по желанию импресарио Майкла Эджли в Сидней прилетал солист бежаровской труппы Петр Нарделли. И за несколько дней разучил с нашими мужчинами всю партию. Шесть раз мы станцевали «Болеро» в Австралии. Эджли не просчитался — оно имело успех. Впрочем, шло «Болеро» в Австралии, естественно, тайно, без разрешения Москвы.

Репы пареной проще догадаться, что директор театра Иванов не пропускает на сцену Большого «Болеро».

Станцуйте что-то другое.

Зачем другое?

Москвичам это чуждо.

Мой вечер. В мою честь.

В театре нет стола.

Стоимость постройки стола для моего танца я оплачу из своего кармана.

«Болеро» Бежара на сцене Большого театра идти не может.

Почему?

Исполните вместо «Кармен-сюиту». Вы же ее, кажется, любите?

Но я хочу в свой юбилей станцевать что-то новое. То, что я хочу.

Достаточно «Айседоры».

«Айседору» Москва видела.

«Болеро» Бежара на сцене Большого театра идти не может. И не пойдет!

Но почему?..

На наш диалог с Ивановым не хватит писчей бумаги.

Коли Иванов сказал «нет», значит, «нет» и будет. Задняя скорость в его круглой, серьезной голове не включается. Сломана. Упрям товарищ Иванов, до патологии упрям.

Через Петра Хомутова, теперешнего директора нашего балета (он бывший танцовщик), выясняю истинную причину столь категорического запрета на «Болеро»: «Этот разнузданный порнографический балет модерниста Бежара со сцены Большого театра показывать публике нельзя. Полуголая женщина на столе и мужики-ротозеи вокруг. Стриптиз какойто! «Болеро» для «Фоли Бержера» и «Мулен Ружа», но никак не для Большого. Пока я директор, я не дам осквернить наш храм искусства»… Приблизительно так звучали ивановские доводы в доверительном пересказе Хомутова.

А разве Иванов живьем «Болеро» видел? — недоумеваю.

Вряд ли. Но кто-то из ездивших с вами в Австралию написал ему докладную записку. И фотографии приложил.

Кто же это такой неленивый? Из танцоров? Мне аккомпанировавших?..

Не спрашивайте, Майечка. Этого я вам сказать не могу, — отвечал Хомутов.

Я ломилась во многие двери. Но всюду меня поджидал непреклонный отказ. После я выяснила, что Иванов заручился поддержкой своему мракобесию у Зимянина, секретаря ЦК КПСС по идеологии. Значит, все пути были мне перекрыты. Тупик. Надо было либо до конца стоять на своем и отменить юбилейный вечер, либо заменить «Болеро» «Кармен-сюитой». Я тянула с решением. Дни убегали. Дата концерта устрашающе приближалась. Театр замер в напряжении — чем у Плисецкой юбилей закончится?..

Но выход все же нашелся. Кто в иерархии Системы выше Зимянина? Только Брежнев. Надо добраться до него. Или — до одного из его ближайших помощников.

Ценою неимоверных усилий удается встретиться с Андреем Михайловичем Александровым. Он — как бы правая рука Брежнева. Профессиональный политик. Человек достаточно образованный, знавший иностранные языки. Ему не пришлось, а это редкость, объяснять, что такое «Болеро», кто такой Морис Равель и при чем тут Морис Бежар…

Помогли мне — вот когда формула Игоря Моисеева сработала — и иностранные журналисты.