Комната, в которой они оказались, служила видимо и гостиной, и столовой, и, отчасти, кабинетом В центре ее, под тяжелым низко свисающим откуда-то из поднебесья — так высок был потолок — абажуром стоял круглый стол, окруженный венскими стульями, в пролете между двумя высокими окнами торжественно высился старинный буфет — более напоминающий замок со множеством башен, балконов, колонн и прочих архитектурных излишеств Рядом с ним почти вплотную громоздился столь же торжественный., испещренный сложной резьбой комод, заставленный какой-то старинной посудой — вазами, чашами, кувшинами, вдоль одной из стен темнел глубокий кожаный диван, с массивными темного дерева подлокотниками, в форме египетских сфинксов. Все остальное пространство вдоль стен было беспросветно заставлено книжными полками и завешано картинами и фотографиями Центральной же частью комнаты, как казалось с первого взгляда, здесь распорядились еще более эклектично, ни мало не заботясь о гармонии и сочетании стилей — почти в центре, рядом со столом расположилось некое диванное сооружение, которое, мучительно покопавшись в памяти, Павлов обозначил как канапэ, не будучи правда в этом абсолютно уверен. Обитое темно-красным бархатом, отороченное золотой бахромой с кистями, оно более подошло бы для дамского будуара, тут же его приспособили тоже для хранения книг, сложенных на потертом бархате аккуратными стопками Был здесь и небольшой ломберный столик на тонких вычурно изогнутых ножках, и похожее на маленький грот "вольтеровское " кресло с крохотной скамеечкой-подставкой для ног Словом, комната вполне могла сойти за небольшой антикварный магазинчик.
— Как вы все это сохранили? — не удержался от вопроса Павлов, имея в виду все сразу — и переулок, и дом, и серебряную табличку, и мебель, и книги, и фонарь над козырьком подъезда.
С той минуты как он шагнул под арку, его не оставляло ощущение, что в нормальном течении времени произошел некий ему одному заметный сбой — картинки из прошлого, проступили, обретя реальные очертания и формы, на полотне его сегодняшней жизни. И все это — старинный деревянный дом центре обычного московского двора, дверь с немыслимой совершенно по нынешним временам серебряной табличкой, квартира — за ней, хранящая недоступные времени и людям вещи, книги, картины, фотографии, посуду, а также запахи и звуки чужой, давно минувшей жизни, ее хозяин или обитатель, сошедший только что с одного из портретов — все это дано видеть и ощущать только ему, Евгению Павлову Волнующим, но не пугающим его было это чувство.
— Заметили? — неожиданно обрадовался старик, — Заметили! Благодарю вас, милостивый государь, за внимание Это, знаете ли удивительнейшая история спасения моего семейства и сохранения его наследия от большевиков, под самым их, извините за каламбур, носом! Я расскажу вам, если это и правда вас заинтересовало, но как-нибудь после Теперь же звал я вас, отнюдь не ради этой забавной истории Однако ответьте прежде, будем ли пить чай или станем просто беседовать? Чай у меня есть, прошу не беспокоиться, неплохой, и в изобилии. Я знаете ли, развлекаю всякими историями и собственным своим присутствием развеселых, хм, дам — бакалейщиц из булочной на Сретенке, они же в благодарность снабжают меня чаем и сладостями. Так что, сделайте милость.
Павлов от чая не отказался и вскоре на столе оказались тонкие фарфоровые чашки, тронутые желтоватой паутинкой времени, серебряная сахарница и молочник, фарфоровые вазочки с печеньем и конфетами, действительно весьма дефицитными по тем временам. Старик не спеша и с явным удовольствием разлил по чашкам заварку через серебряную ложку-ситечко, долил кипятка из весьма неуместного здесь облупленного эмалированного чайника и, дождавшись пока Павлов сделает несколько глотков, заговорил.
Все это происходило как нельзя более во время, а быть может, напротив, как нельзя более не во время, расслабляя и убаюкивая меня, обволакивая тихим покоем, в то время, как беседа наша приближалась к самому главному моменту И это был желанный, но тревожный момент В те короткие моменты, когда душа моя и рассудок были свободны от напряженной работы, в которую жестко и подчас жестоко ввергал их мой беспощадный собеседник, меня охватывало странное чувство, что все происходящее сейчас лишь прелюдия к чему-то главному, что должно свершиться со мной, избавляя от прошлого и открывая некую совершенно новую не известную мне ранее дорогу Конечно — это и было то и избавление, к которому тщетно стремилась я, и в которое начала слабо верить лишь. |