IV. ЕДИНОЕ ПРОСТРАНСТВО КУЛЬТУРЫ

Мы часто путаем историю народа с историей правительств и государственных устройств, а это вовсе не одно и то же, и даже не параллельные линии. Политические условия очень важны — они климат. Может ударить такой мороз, что все вымерзнет, может стоять такая жара, что все сгорит. Но цветы растут под солнцем и земля их мать, а не партия и правительство. Мир живет в едином историческом и культурном пространстве, у развития культуры свои законы, она проходит через свои этапы.

Из дневника

Современный актер существует в символической труппе, где слева Иннокентий Смоктуновский, а справа Дастин Хоффман; с одной стороны Михаил Ульянов, а с другой — Спенсер Треси. Только просто сыграть роль мало — нужно участвовать в общем процессе. Как мало мы видим! Нужны просмотры, фестивали — нужна система ориентации, да вот не всяк входит в нее.

Как бы ни был прочен железный занавес, за которым мы прожили много десятилетий, российская культура развивалась в принципе по тому же сценарию, что и культура всего мира. Герои киноснов Голливуда — стройные красавцы, крепкие парни, веселые обаятельные простаки с белозубой улыбкой, честные, чистые и обязательно благородные стали кумирами миллионов. При этом на экране в советской России за железным занавесом царили собственно те же идеальные ребята: тот же крепкий парень, белозубый и ясноглазый Николай Крючков, стройные красавцы, один краше другого — Столяров, Переверзев, Абрикосов... А улыбка Петра Алейникова и его пробивное обаяние могут служить эталоном в мировом кино. Разница, конечно, была: американские ребята иногда могли надеть фрак — наши чаще ходили в телогрейках; фрак для наших ребят как правило, был одеждой отрицательного героя. В Голливуде лирические сцены разыгрывались на террасах среди мрамора богатых вилл, у нас — в любви признавались на балконах среди мрамора грандиозных дворцов культуры — даже антураж находился чуть ли не в рифмованном созвучии. Там блистательные танцоры били сногсшибательный степ, у нас — Петр Алейников танцевал «Здравствуй, милая моя, я тебя заждался» — и пусть танцором нашего Ваню Курского, как звали зрители Петра Алейникова, не назовешь, но пластика приблатненного паренька из тракторной бригады была столь узнаваемой и точной, что, право, не скажешь, что более ценно. Музыкальная стихия американского кино абсолютно рифмуется со стихией музыкальных фильмов А. Александрова и его героев — Л. Утесов в «Веселых ребятах» и Л. Орлова в «Цирке» и «Волге-Волге» — ветви одного дерева мирового кино. А Иван Пырьев создал советский мюзикл «Свинарка и пастух», где русская музыкальная стихия раскрылась столь органично, что и в голову не придет, что мюзикл чисто американский жанр.

По сути не так уж и важно, где фильмов было больше и где они были лучше, несомненно лишь одно — все мировое кино вышло из единой колыбели, и при всем разнообразии путей и уровне достижений великого итальянского, французского, американского или русского кинематографа — все прошли определенные этапы.

И когда я с удивлением увидел в роли героя-любовника Бурвиля с кривым носом и очень небольшими глазками, я даже не подозревал, что очень скоро (лет через пять) и у нас произойдет то же самое. После красавцев и абсолютных героев, после почти пятнадцатилетнего лидерства уникально обаятельного Алексея Баталова и взошедшей звезды И. Смоктуновского, вдруг, как грибы после дождичка, в ролях вторых и первых героев появились всякие Михаилы Кононовы, Инны Чуриковы, Роланы Быковы... Как и во всем мировом кино, произошла демократизация героя. У нас она была принята за дегероизацию и две мои роли попали «на полку», одна на 17 лет, другая на 21 год: «Проверка на дорогах» и «Комиссар».