Стоя рядом с пальмой, Леонидов принял из рук напарника рюмку с водкой, выпил, хрустнул маринованным огурчиком и спросил:

- А что сосед-то с тобой выпивал?

- Петя-то? – тоже хрустнул огурцом мужик. – Не. Редко. Ну, еще по одной?

- Мне не наливай. Сегодня гости обещали приехать. Надо лицо соблюсти, - соврал Леонидов.

- А я помяну. Эх, царствие ей небесное! Упокой Господь душу!

        Мужик выпил еще рюмку водки и сказал:

- Петя-то малость того. Не в себе. Ну, как с ним выпьешь?

- Это как не в себе? – насторожился Леонидов.

- Ну, в смысле, будто и не мужик. Скажи, какая чепуховина: цветочки разводить. Это, ведь, все он. Не баба его, – сосед Воробьева выразительно кивнул на пострадавшую пальму и сплюнул. – Тьфу!

        Налив и выпив следующую рюмку водки, он сделался еще более разговорчивым:

- Эва сколько всякой пакости! Кладовочку можно сделать на месте этой кадки деревянной, а в кладовочке поставить выхаживаться бутыль, а в бутыли…

- А где он раньше работал? – перебил мужика Алексей. – Муж бухгалтерши?

- Где? А в школе. Учителем.

- Чего?

- Ха! Домоводства.

- Чего?!

- Ну, сначала, конечно, парням показывал, как табуретки делать. Столярничал, значит. А потом та баба, что девкам кулинарию объясняла, в декрет ушла. А с учителями нынче дефицит. Плотят мало. Ну Петька и решил, того… Совместить. Нравилось ему.

- Чего? – снова спросил Алексей.

- Чего. Домоводство. И шить, значит, умел, и готовил неплохо.

- Зачем же тогда его жена няньку детям нанимала?

- Виктория-то? Ха! Зачем! Во-первых, Петьке назло. Мол, бабские дела должна баба делать. Во-вторых, чтобы муж бросил эту позорную работу и сидел дома. Мол, старшей дочери стыдно, что папа ее в школе показывает девочкам, как фартуки шить. Табуретки, мол, это еще туда-сюда, а уж щи с борщами – это, мол, позорище. В-третьих, надо же ей было кому-то на жизнь жаловаться. Баба, она без этого не может. Вот возьми мою: как сядут на кухне с соседкой, и «ля-ля-ля», «ля-ля-ля». До ночи могут сидеть, пока за той муж не придет. И по рюмочке запросто могут выпить под это дело. Что у меня отбирает после получки, то, значит, запросто потом может с соседкой употребить. Ну, есть она, спрашивается, справедливость?

- Справедливости нет, – согласно кивнул Леонидов.

- Вот и дожала она Петьку. Бросил он работу в школе, хотя и нравилось. А Лилька в цветочный магазин как раз устроилась.

- Значит, они с Викторией были подруги?

- Ну, вроде того.

- И Лилия сюда просто поболтать заходила, а не по хозяйству помогать?

- Кому помогать-то? Петьке, что ли? Ха!

- А в ресторан они вместе с Викторией не ходили?

- Эка! В ресторан! Может, и ходили. Которые бабы на кухне сидят, языками чешут. Которые в кабак идут. Если при больших деньгах. А соседка мно-о-го зарабатывала. Нам такое и не снилось. Мы, пролетарии всех стран. И друг с другом по пролетарски соединяемся: бутылочка на столе, разговоры о житейском. Ну, так и не выпьешь больше со мной?

- Ругались они? Сосед с женой? – напоследок спросил Леонидов, отрицательно кивнув головой на приглашение выпить.

- Бывало. Петька-то все больше молчал. А она мертвого подымет. Голосище ого-го! Бой-баба. Тьфу, свят-свят-свят. Она же померла! Одним словом, плохо жили.

- Понятно.

        Леонидов скептически оглядел стены прихожей, увешенные березовыми полочками. Что ж, и его тоже можно понять. Петра Воробьева.