А шерристянин бегом подбежал к подъезду, увернулся от еще одной подъехавшей «Волги» (из нее выскочил длинный, худой человек с портфелем, на котором были этикетки парижских отелей и аэропорта «Орли») и, не дожидаясь лифта, бегом понесся вверх по лестнице. Человек с портфелем побежал за ним, но Миша Стерженьков был тренирован несравненно лучше, и человек отставал все больше.

На пороге пятьдесят девятой квартиры шерристянина встретил нестройный гул голосов, сверкнули вспышки блицев, со всех сторон к нему протянулись микрофоны магнитофонов, и какой-то незнакомый человек, выступив вперед и поправив галстук, начал дрогнувшим голосом:

— Мы рады, очень рады приветствовать на Земле посланца далекого мира, представителя иной цивилизации, и мы все бы хотели… — Он кашлянул. — Словом, событие… Мы все взволнованны… У нас на Земле впервые…

Инопланетянин резко остановился, как останавливает свое движение в момент укола спортивная рапира, быстрым взглядом пронизал всю квартиру и, мигом разобравшись в ситуации, направленным излучением мозга подчинил всех собравшихся своей воле.

Один за другим, не говоря ни слова и не глядя друг на друга, ученые вышли из квартиры № 59 и стали спускаться вниз по лестнице, к своим машинам. О том, ради чего они собирались, уже не помнил никто из них.

Академик Колбов, поднявшийся к этому моменту до уровня седьмого этажа, подвергся телепортации — спустя долю секунды он вновь оказался в Париже, в номере отеля «Королевская лилия». Этого столь необыкновенного путешествия он попросту не заметил, а о том, что недавно летал в Москву на самолете, напрочь забыл.

Последним из квартиры Стерженьковых вышел профессор Ворошейкин. Его инопланетянин окинул каким-то особым взглядом, и на какое-то мгновение в глазах эстуаролога потемнело, исчезло все, и, когда мир вокруг снова стал осязаемым, реальным, Виктор Витальевич уже был совсем другим человеком.

Еще несколько секунд профессор стоял на месте, словно бы прислушиваясь к чему-то внутри себя. Потом он вернулся в квартиру Стерженьковых, взял под мышку вазу, когда-то забытую им на Крымском мосту, и пружинистым шагом вернулся к себе в кабинет, прямо к рабочему столу.

На столе был невероятный хаос, много лишнего и ненужного, было совершенно неясно, как мог возникнуть подобный кавардак, мешающий работе. Быстрыми и точными движениями он привел все в порядок и начал работу. Сделанное недавно открытие, касающееся глаголов древних эстуарцев, влекло за собой, как теперь стало окончательно ясно, целую цепь других открытий, и тайна эстуарского языка, кажется, теперь действительно была близка к разрешению.

Профессор Ворошейкин чувствовал отменную рабочую бодрость. Мысли были энергичными и словно упругими, следить за их ходом было неподдельным удовольствием. Четкими, ровными строчками исписав несколько листов бумаги, профессор дал себе короткий отдых: встал из-за стола и проделал несколько физических упражнений из комплекса для людей умственного труда; потом он снова сел за стол и работал еще ровно час, после чего вновь сделал физкультурную паузу и принял холодный душ. Потом, энергично растеревшись полотенцем, профессор снова с головой ушел в работу…

Приближался тот великий, тот сладостный миг, когда древние эстуарцы впервые за множество последних веков вновь заговорят на родном своем языке.

С портретов, висящих на стенах кабинета, за Виктором Витальевичем Ворошейкиным наблюдали великие люди: Жан-Франсуа Шампольон, разгадавший тайну египетских иероглифов, и Майкл Вентрис, прочитавший тексты линейного письма Б…

А что же шерристянин?… Изменив некоторые свойства и черты характера Виктора Витальевича Ворошейкина (читатель понял, конечно, что на что было изменено), посланец чужого разума продолжал свою небывалую и совершенно не подчиненную самому себе деятельность.