Литовченко не выдерживает, дает команду позвать уборщиков. Приходят две пожилые женщины в серых халатах, с ведрами. Начинают швабрами убирать мое «художество». Я краснею от неловкости, но они, кажется, и не к такому привыкли – спокойно убирают и так же спокойно уходят.
Наконец из двери выглядывает Хрущев. Он стал еще бледнее.
– Никифор Трофимович, зайди.
Литовченко уходит, мы продолжаем ждать. Еще четверть часа, и возвращается глава охраны. Он мрачнее тучи, держит в руке пистолет.
Дает короткую команду сотрудникам:
– Верните товарищам оружие.
Телохранители удивленно переглядываются, но дисциплинированно передают нам наши «ТТ». Я свой сую за ремень, подобно Хрущеву.
– Заходите, Никита Сергеевич ждет вас.
Мы входим внутрь небольшого зала, по периметру которого стоит мягкая кожаная мебель – кресла и диваны. На низких журнальных столиках лежат газеты и журналы, в том числе – зарубежные. Вижу даже англоязычную прессу. Есть в этом зале и небольшой открытый бар с бутылками и бокалами. А вот окон здесь нет.
– Товарищи. – Литовченко мнется, оглядывается на Хрущева, который в прострации сидит в одном из кресел, поглаживая «Филипс» на коленях. – В ближайшее время вы – охрана Никиты Сергеевича. До тех пор, пока я не вызову из Кремля резервную смену.
– Я хотел предложить то же самое, – спокойно соглашается Мезенцев. – Только заберите у телохранителей и дайте нам автоматы. Предатель может открыть стрельбу – с одними пистолетами мы не отобьемся. Никита Сергеевич, нужно бы вызвать в аэропорт мобильную группу дзержинцев.
Хрущев не отвечает, сидит с застывшим взглядом. Я понимаю, что первый секретарь в ауте. Он уже не поглаживает «Филипс» – просто бессмысленно щелкает клавишами. Иду в бар, выбираю бутылку водки. «Московская особая» в экспортном варианте. Захватив стакан для минералки, направляюсь к Хрущеву. Скручиваю «Особой» голову, наливаю стакан до половины.
Перед тем как отдать стакан, сам прикладываюсь к бутылке. Водка огненной струей проваливается в желудок, я крякаю, пытаюсь восстановить дыхание. Из глаз льются слезы, но сразу становится легче.
Глядя на меня, Хрущев тоже прикладывается к стакану, выпивает «белую» не поморщившись.
– Что с зятем? – Глава государства наконец оттаивает.
– Сердечный приступ. Сразу, как услышал, что на пленке.
– Дочка звонила из больницы, плакала. Врачи пока ничего не говорят.
– Никита Сергеевич, – в наш разговор решительно вмешивается Мезенцев, – надо спешить. Пока полковник Литовченко разоружает смену, требуется по ВЧ позвонить Шорникову в Кремль и Корженко в дивизию Дзержинского. Павел Евсеевич должен срочно направить к нам усиленную роту и дать людей для ареста заговорщиков.
Я смотрю на Литвинова – у того глаза на лоб лезут. Он же так и не в курсе всего происходящего. Но парень держится молодцом.
Начинается суета. Литовченко уходит и почти сразу возвращается с автоматами. Мы с лейтенантом баррикадируем дверь, сдвигаем от стен диваны. Устраиваем несколько огневых точек, раскладываем на подлокотниках магазины с патронами. Водка ударяет мне в голову, возникает страстное желание «продолжить банкет».
– И над степью зловеще ворон пусть не кружит, – начинаю тихонько напевать я. – Мы ведь целую вечность собираемся жить!
Мужчины удивленно на меня оглядываются. Фильм «Неуловимые мстители» с этой песней выйдет на экран только через три года. Степан Денисович вертит пальцем у виска. Пожимаю плечами, замолкаю.
Хрущев под диктовку Мезенцева начинает названивать генералам, раздает цеу. |