Джейн делали эти проколы одиннадцать раз.

Операцию проводили под местной анестезией — совершенно безболезненно. Но потом, когда Сэм привозил жену домой, анестезия отходила, и Дженни иногда сутки, а иногда — трое почти не вставала с кровати. По квартире она ходила, закусив от боли губу, согнувшись почти пополам. Ей было больно ходить в туалет, больно сидеть, больно лежать… По ночам она плакала. После третьей процедуры Сэм настоял, чтобы жене выписали снотворное.

Дженни мужественно терпела, но все было бесполезно: эмбрионы никак не хотели выживать в пробирках, месяц за месяцем гибли.

Наверное, правда, что человек привыкает ко всему. Джейн привыкла к ежемесячным поездкам в клинику, к тому, что ей почти все время больно, к тому, что без снотворного не уснуть.

Она заставила себя вернуться к работе, по вечерам сидела над эскизами клумб и альпийских горок для своих русских клиентов, ездила к поставщикам за саженцами, руководила посадками на участках. Работа позволяла ей хоть ненадолго отвлечься.

За год ежемесячных попыток вырастить в пробирке жизнеспособные эмбрионы Джонсоны почти потеряли веру в то, что это возможно. Они продолжали бороться даже не столько по инерции, сколько из страха признать поражение. Оба в глубине души знали, но боялись признаться себе, что все бесполезно, надежды нет и пора остановиться.

Джейн высаживала агаву на участке у своей постоянной клиентки — жены какого-то русского промышленника, которая хотела, чтобы перед ее подмосковным домом непременно росла агава и вообще все было «как в Калифорнии, ну, вы меня понимаете». Джейн пыталась объяснить, что теплолюбивая агава вряд ли приживется в холодном северном климате, но клиентка была настойчива. В итоге агаву таки привезли, и Джейн наблюдала, как рабочие высаживают ее в специально подготовленную яму, наполовину заполненную смесью торфа и опилок — своего рода одеяло, под которым корни растения (Джейн на это очень надеялась) не будут мерзнуть суровой русской зимой.

В кармане завибрировал мобильный. Джейн посмотрела на экран. Звонили из клиники. Она не сразу поняла, о чем речь. А когда поняла — не поверила.

И только когда профессор на том конце провода чуть ли не закричал стал на нее: «Срочно! Приезжайте немедленно, у вас два часа, надо сейчас же делать подсадку! Эмбрионы ждать не могут!» — Джейн стало ясно: у них получилось!

Подсадка прошла удачно. Джейн провела еще сутки в клинике — в кровати, почти без движения. Ей нельзя было вставать, садиться, поворачиваться на бок — это могло повредить эмбрионам, помешать им прижиться.

Сэм примчался, как только узнал, что жена в больнице. Вбежал в палату с огромным букетом. Они сидели обнявшись, и Джейн плакала — громко, навзрыд. Это были счастливые слезы. Слезы Робинзона Крузо, увидевшего на горизонте паруса. У них будет ребенок. Свой, собственный! Они победили. Все было не зря. Все-таки они победили.

А еще через два дня у Джейн началось кровотечение, и оказалось, что эмбрионы не прижились. Когда Сэм приехал с работы, жена сидела в углу дивана, закутанная в халат, бледная, постаревшая на десять лет. Мешки под глазами от слез налились фиолетовым.

— Ну что вы хотите? — сказал профессор Сэму. — Вероятность успеха — не более тридцати процентов. Вы хотите детей, она хочет, а ее организм — нет. А мы, доктора, — не боги, с природой не поспоришь.

И тогда Сэм решил, что надо смириться. Не следует пытаться выломать дверь, которую Господь для тебя закрыл.

Они с Джейн сидели в гостиной, пили вино и разговаривали. За окном сверкал куполами храм Христа Спасителя.

Принять мысль, что у тебя никогда не будет собственного ребенка, было мучительно.