И все же мне было не по себе. Вспомнилось, как умолкли птицы возле Озера Жизни. В тот день, когда я увидела арманца. Сердце совершило в груди кульбит и затрепыхалось попавшей в силки пичугой. Я неуверенно оглянулась. Что за глупости лезут мне в голову?

И что за странный запах?

Я потянула носом воздух и скривилась. Чем так тошнотворно воняет?

Пошла вперед и вздохнула с облегчением, увидев за кустами бирюзовое платье.

– Мадлен! – позвала я. Любовь девушки к этому цвету уже стала байкой среди виа. Впрочем, голубоглазой брюнетке он действительно шел. Я обошла кусты, продолжая говорить: – Мадлен, представляешь, мне показалось, что наш дворец похож на…

И осеклась. Вскинула руку, прижала к губам. Все же я не зря так хорошо разбиралась в оттенках. И с первого взгляда поняла, что у живого человека просто не может быть такого цвета лица. Я называла его вощаный. Цвет воска. Желто-серый.

Как ни странно, но это первое, что я отметила в неподвижной фигуре девушки. И лишь потом увидела черно-красное пятно, расползающееся по ее платью. И догадалась наконец, чем столь неприятно пахло.

Тошнотворный запах страха и смерти, запах крови.

Я попятилась. Очень осторожно и медленно, словно боясь оступиться или споткнуться. А потом развернулась и бросилась к стенам дворца, чувствуя, как душат еле сдерживаемые слезы, как плывет все перед глазами, а внутри разрастается дикая, неконтролируемая паника и боль. Неестественная тишина, повисшая над садом, уже не казалась мне плодом воображения.

Случилась беда. Что-то страшное и непоправимое, ломающее и калечащее, убивающее. И единственная мысль, которая билась в моей голове, – найти Люка. Найти отца.

Я добежала до стены и замерла, пытаясь отдышаться. Все мои инстинкты вопили, требовали спрятаться, убежать, скрыться! Залезть в самую глубокую нору и не высовывать носа до тех пор, пока беда не пройдет стороной, а моя жизнь не станет прежней…

Только где-то внутри себя я уже понимала, что прежней она не станет никогда.

Я выглянула из-за угла, осмотрела витые решетки и распахнутые окна, из которых не долетало ни звука. Притихшие садовые дорожки и белые мраморные ступени входа. Нет, не белые….

На светлом камне засыхали некрасивые кляксы, бурые и черные разводы. Кровь…

Я глубоко, со всхлипом вздохнула и сделала шаг. Но тут же меня прижали к твердому боку, зажали рот рукой. Недавнее воспоминание обожгло, и я взвилась, вцепилась в мужскую ладонь зубами, почти ничего не видя от слез.

– Ева, это я. Не кричи…

Удерживающие меня руки исчезли, и, развернувшись, я взглянула в лицо Люка. Облегчение было таким сильным, что я с трудом удержалась, чтобы не кинуться брату на шею. Но он на меня почти не смотрел. Темные глаза обшаривали пространство вокруг, он схватил меня за руку и потащил в сторону, в густые заросли.

– Люк! Там Мадлен! Она…. У нее кровь на платье… она не двигается… Люк! Мне страшно! Я не понимаю, что происходит… Мадлен, она…

– Тихо, – безжизненно приказал брат, словно и не слыша того, что я говорю о девушке, с которой он провел эту ночь. Люк затащил меня в нишу, укрытую сплетенными растениями, развернул к себе. – Ева, ты должна нарисовать переход. Помнишь, нас учили?

Переход? Нарисовать?

Я смотрела на него с недоумением.

– Придется на земле, палкой… Ничего подходящего нет…

– У меня есть мелок, – непонимающе сказала я. Люк кивнул. В его застывших темных глазах ничего не отражалось – пустая тьма, без проблесков цветов, черная воронка пустоты.