Матвеевна недоверчиво посмотрела на Аню. Аня в ответ простодушно улыбнулась и намеренно глуповато похлопала ресницами. (Она надеялась, что этот «сеанс» будет первым и последним, поскольку, увидев, что она ни на что не годится, бабушка оставит, наконец, ее в покое.)

Между тем Матвеевна стащила с себя кофту и, оставшись в одной рубашке, выжидательно посмотрела на старую Маулу.

– Приложи ладони к ее груди, – распорядилась бабушка.

Аня сделала, как она велела.

– А теперь прикрой глаза. Вот так. И попробуй увидеть ладонями.

Аня послушно закрыла глаза. Бабушка некоторое время выждала, а затем сказала:

– Прислушайся. Слышишь, как бьется сердце?

– Слышу.

– А теперь попробуй услышать шорох крови, которая течет по ее жилам.

Аня попробовала услышать «шорох крови», но у нее ничего не вышло. Лишь глуховато колотилось сердце Матвеевны, запертое в костяной клетке.

– Я не слышу, бабушка.

– Тихо. Сосредоточься.

Аня вздохнула и сделала вид, что сосредоточилась. Прошла секунда, другая, потом еще одна, и еще… И вдруг Аня явственно ощутила ладонями что-то вроде легкой вибрации, сопровождающейся тихим, едва различимым шелестом.

– Кажется… я слышу, – удивленно проговорила она.

– Молодец, – одобрила бабушка. – Ты слышишь ее кровь. А теперь услышь свою. Ну же. Сосредоточься.

Прошло еще полминуты, и вдруг Аня явственно ощутила присутствие еще одной теплой вибрации, и эта вибрация исходила от нее самой.

– Слышу, – сказала Аня чуть севшим от волнения голосом. – Бабушка, я слышу!

– А теперь представь, что две реки слились в одну. И ты слышишь шум одного потока. И можешь им управлять.

Голос старой Маулы звучал гипнотически, и Аня, не в силах ему противиться, напрягла все пять органов чувств, пытаясь услышать, уловить то, о чем говорила бабушка.

И что-то начало происходить. В абсолютной темноте, стоявшей перед зажмуренными глазами Ани, замерцали какие-то всполохи, подобные тусклым разноцветным молниям. Потом она услышала что-то вроде отдаленных раскатов грома. Затем тьма перед глазами стала наполняться бликами, тенями, шорохами, и наконец Аня с удивлением поняла, что видит перед собой вечерний лесной пейзаж. Поднявшийся ветер прокатился по кронам деревьев, плеснул в лицо влажным холодом.

– Как свежо, – тихо сказал кто-то.

Аня повернула голову и увидела Матвеевну. Женщина стояла рядом с Аней, держа ее за руку. Аня облегченно улыбнулась, поняв, что оказалась не одна в этом сумрачном лесу, но спустя секунду улыбка покинула ее губы – она поняла, что женщина выглядит как-то странно. Матвеевна была очень бледна, и на этом бледном, скорее даже белом лице черными дырами выделялись глазные впадины. И тут Аня явственно ощутила, что пальцы у Матвеевны холодные, как лед. Она хотела отдернуть руку, но твердые ледяные пальцы сжали ее ладонь сильнее.

– Матвеевна… – взмолилась Аня.

– Тихо! – хрипловато перебила та, продолжая вглядываться в лесной сумрак. – ОН тебя услышит.

– Кто услышит? – не поняла Аня. – О ком ты говоришь?

Женщина не ответила, продолжая напряженно вглядываться в темноту. Где-то в невидимой, черной глубине леса заплакал ребенок. И одинокий детский голосок прозвучал так неожиданно и странно в этом страшном сновиденном лесу, что Аня испуганно вздрогнула.

– Матвеевна, вы слышали? – дрогнувшим голосом спросила она. – Ребенок плачет.

– Да, – так же тихо отозвалась Матвеевна. Она медленно повернула к Ане свое белое лицо и добавила странным голосом: – Это твой ребенок.