|
Студия с режиссером заключала отдельно, и оговаривали, что предоставляют режиссеру. Все права у студии. Теперь черт ногу сломит. Кто смел, тот и съел. Его могли с договором объегорить. Включили пунктик расплывчатый, а он не посоветовался. Вернее, его попросили никому не говорить и ни с кем не обсуждать ни суммы, ни условий. А в деле то совсем другой договор. Я схожу к дружбану на студию, образчик достану. Ты и сравни. Но не сегодня. Сегодня у меня банный день. Горячую воду без ржавчины дали.
– Ладно. О квартире подумай. Я твой телефончик следаку подкину. Позвонит. Борей зовут. Антоненко. Не провожай. Сам найду. Гордеев вышел в коридор. Там его ждала соседка. – Вот молодец. Я сразу поняла, приятный человек. Водку не принес. А то он как напьется, всю ночь мать вспоминает. Плачет. А наутро злой и ничего не помнит. Нешто можно так. – Так нельзя, – согласился Гордеев и, выйдя, подумал, что Миша, может быть, и не Смоктуновский, но мужик хороший, открытый. Такие теперь редкость. Гордеев решил поехать в Таганскую прокуратуру. Можно Борису сообщить о квартире, да и о деле узнать поближе, но тут же вспомнил, что рандеву у него назначено в три, и не в прокуратуре, а в следственном изоляторе. Гордеев не любил эти изоляторы. Подследственные попадали в комнату для допросов измочаленные, особенно в летнее время, и первые полчаса просто приходили в себя. Некурящий Гордеев в таких случаях непременно захватывал с собой сигареты и термос с горячим чаем или кофе. Одно время ввели драконовские правила. Запретили все, кроме документов по делу, а все из за одной адвокатессы, которая пронесла подзащитному его же наган. Шуму тогда было много. Трясли всех. Он так и не понял и не хотел даже пытаться понять, зачем она это сделала. Влюбилась? Чушь. Перед ней были не шиллеровские персонажи и не Робин Гуд. Боря тогда сказал, что это от завихрения мозгов и неправильного менструального цикла. Но факт оставался фактом – принесла. Единственное, что он успевал еще сделать, – купить сигарет. До встречи оставалось сорок минут. Он оставил машину на платной стоянке у метро «Новослободская» и пошел пешком. День был солнечный. Тополя уронили первый пух, а мужики в летнем кафе наслаждались холодным пивом. Всего этого незнакомый ему клиент был лишен со вчерашнего дня, и от его, гордеевской, смекалки и расторопности, от способности логически мыслить и облекать свои мысли в понятные формы зависела судьба и в том числе срок лишения пива его подзащитного. По тем скудным данным, что он получил из телефонного разговора, сейчас даже не мог представить себе психологический портрет того, к кому шел. Зарезать в зале суда и не моргнув глазом, не подняв паники в первые секунды после преступления выйти из помещения – это, братцы, не каждому дано. Это, братцы, стальные нервы надо иметь. Или… Или очень большое желание. Почти запредельное. Вот и арка… Вот и вход… – Антоненко уже здесь? – поинтересовался он у дежурного. Дежурный сверился с бумагами и назвал номер кабинета для допросов. Антоненко его дожидался. На столе перед ним лежали бумаги и диктофон. Чуть в стороне горбился парень лет двадцати. Впрочем, и за один день камера СИЗО может накинуть. Был он коротко стрижен и с двумя веселыми макушками, выделяющимися четко, как на срезе сросшегося дерева. Такие рождаются счастливыми, подумал Юрий, но тут же себя подловил – какое уж тут счастье… Он отдал Боре ордер на защиту, а потом вытащил из портфеля пачку сигарет и кинул на колени парню. Парень вздрогнул от неожиданности, но сигареты поймал, а поймав, поднял на адвоката поразившие его голубые глаза. Боря Антоненко не одобрил приятеля. Вздохнул, отложил бумаги, которые заполнял. – Вот, господин адвокат, знакомьтесь – Игнатьев Игорь Всеволодович. Двадцать два от роду, родился в Рязани, служил на Кавказе, преступление совершил в столице… И в кого у тебя глаза такие голубые? – В маму. |
