В. Б. Станкевич вскоре стал соредактором (вместе с С. Я. Шклявером) издательства «Знание». Это было предприятие архибогатейшего немецкого издательского концерна «Рудольф Моссе», захотевшего выпускать русские книги, в надежде легкого их сбыта в Советскую Россию. Другое столь же гигантское немецкое предприятие — издательство «Ульштейн» — уже до того с той же эфемерной целью создало издательство русских книг «Слово», во главе которого стал И. В. Гессен. Для русской зарубежной литературы оба издательства сделали много, в особенности «Слово», выпустившее много прекрасных книг. Но в Советскую Россию эти книги если и просочились, то лишь в «запретные фонды». Русских книг из-за рубежа псевдонимы не пустили.

Хочу сказать о какой-то сверхработоспособности Владимира Бенедиктовича. Редактируя «Жизнь», он тогда же написал известную книгу «Воспоминания», вышедшую в 1921 году в Берлине. Это была первая книга воспоминаний о революции русского политического деятеля. Она цитируется посейчас всеми пишущими о революции. За ней В.Б. выпустил «Судьбы народов России», которая тоже была первым серьезным трудом по этому вопросу. Затем — «Менделеев — великий русский химик», «Фритиоф Нансен».

У Станкевичей я часто встречал интересных людей: некоторых лидеров российской «революционной демократии», игравших в февральской революции большую роль, — В. М. Чернов, И. Г. Церетели, В. С. Войтинский, даже с приезжавшим в Берлин из Советской России Н. Н. Сухановым (Гиммером) дважды встречался.

Виктор Михайлович Чернов — типичнейший русак. Он и был — тамбовский. Хотя крайне правая печать всегда писала, что никакой он не Чернов, а «еврей Либер», но это только говорило о мозговой неизобретательности этой печати, Чернов был кряжист, здоровенный, вероятно, очень сильный. Черты лица очень русские, говор — тамбовский. Косматая шевелюра — серо-седая (в молодости, говорят, был рыж, теперь седел). Этот «друг Азефа», долголетний член ЦК партии эсэров, один из ее основателей, лидер ее центра в 1917 году, циммервальдец, во Временном правительстве «селянский министр», председатель двухдневного Всероссийского Учредительного собрания, — не вызывал во мне большой симпатии. Может быть, отталкивала его позиция в Феврале. За чайным столом у Станкевичей он всегда был весел, рассыпчато-разговорчив, иногда подпускал в речь народные поговорки. Не нравились и быстрота его речи, и быстрота жестов, какой-то рядческий смешок и общая его жовиальность. Сопровождала его всегда одна из очередных жен (третья) — худющая эстонка Ида Самойловна Сармус. Выводя Чернова в своем романе «Азеф», я его, конечно, окарикатурил. Так как по справедливости надо признать, что Чернов был и умен, и образован, и «человек со своей биографией» (что не часто встречается), вообще — персонаж недюжинный. После Октября Чернов и его партия были объявлены «вне закона». Чекисты сбились с ног, разыскивая Чернова. И — найди они его — Чернову пришлось бы плохо. Но, старый конспиратор, он ушел в подполье, жил нелегально, пиша свои мемуары, и в конце концов подался на Запад, который хорошо знал по своей прежней долголетней эмиграции.

Как-то за столом у Станкевичей Виктор Михайлович рассказал интереснейший эпизод:

— Было это до войны, году так в 11-м, в Швейцарии.