— Больше никого из Годсенда не позвали? — Вопрос вырвался сам собой: кроме нас, приглашать из Годсенда некого. Но я не успела этого сообразить.

— В следующий раз позовут вас, милые! — убежденно воскликнула учительница.

Роуз, резко поднявшись, вышла из кухни.

Ночью, уже в кровати, она вдруг сказала:

— Кассандра, спроси мисс Блоссом, почему все так обернулось.

Я растерялась: хорошо бы дать ей совет на будущее… но как это сделать, не открывая жестокой правды?

— Она не знает.

Лгать за манекен я не стала — мисс Блоссом никогда не кривит душой.

— Наверное, из-за нашей бедности, — с горечью вздохнула Роуз, усаживаясь на железной кровати (на этой неделе под балдахином спала я). — Я была с ними милой. Правда, я очень старалась!

Вот он, случай!

— Не слишком ли милой, золотко? — произнесла я голосом мисс Блоссом.

— Да нет же! — горячо возразила сестра. — Я была очаровательной, но… капризной, упрямой. Мужчины ведь такое любят?

— Милочка, будь естественной, — ответила мисс Блоссом, и я вновь заговорила своим голосом: — Роуз, они тебе действительно понравились?

— Не знаю… Сейчас точно не нравятся. Ладно, не хочу вспоминать.

Больше она о братьях и словом не обмолвилась.

К сожалению, мы не могли спокойно, открыто все обсудить, что только усугубляло царящее в доме уныние. Между мной и Роуз впервые пролегла пропасть. Стыдно признаться, но иногда мое искреннее сочувствие сменялось желанием дать сестре хорошего пинка. Проблему нужно либо решить, либо забыть, а она так не умеет — сложила руки и сидит дуется.

Топаз проявляла чудеса терпения. Или это не терпение, а подобие коровьей невозмутимости? Она ведь и к холоду невосприимчива. Отец когда-то сравнил ее кожу с плюшем — может, и чувства у нее плюшевые? Только в отношении отца у Топаз точно все серьезно. Три недели назад, заглянув в «буферное государство», я застала ее в слезах перед его портретом. (Он, правда, никогда не позирует — на полотне сплошные оранжевые треугольники.) Дрожащим голосом мачеха проговорила, что его разочарование куда важнее обманутых надежд Роуз: он так радовался встрече с Саймоном Коттоном, ему так хочется обсудить эссе американского критика!

— Он изменил мнение об эссе. Теперь ему кажется, будто в романе действительно есть подтекст, о котором пишет критик. Я была уверена, что… после всего… он взялся за новую книгу. И тайком заглянула в караульню, когда он ушел к викарию. Угадай, чем занимается твой отец? — всхлипнула она. — Составляет кроссворды!

Я осторожно предположила, что за них платят деньги.

— Да нет, это другие! — ответила Топаз. — Там бессмыслица. Да что с ним, Кассандра?

Я похолодела: может, отец и правда пьет годами? Нашел под замком потайной винный погреб. Или сам готовит алкогольное зелье. Есть ведь такая штука — древесный спирт. Я немедленно поделилась чудовищной догадкой с мачехой.

— Не плети ерунды! — поморщилась Топаз. — Если мужчина пьет, сразу видно. Нужно потерпеть. Просто он гений…

Умывшись, она переоделась в свой любимый наряд: заношенное донельзя итальянское платье кремового цвета и маленькую ярко-красную тюбетейку, — а затем ушла жарить картофельные лепешки. Близилось время чая.

Пока я рассматривала в саду полураспустившийся нарцисс, от викария вернулся отец.

— Есть новости? — поинтересовалась я, желая проявить дружелюбие.

— Разве лишь одна.