Офицеры чувствуют: будет потеха. Ротмистр – весельчак, умеет позабавиться. С любопытством подсаживаются ближе.

Худой веснушчатый еврей дрожит как лист.

– Ближе, – повторяет ротмистр Соломин. – Отвечать коротко и толком. Какого вероисповедания?

Еврей молчит. К чему говорить? Все равно – крышка.

– Вероисповедания иудейского?

Офицеры, предвкушая удовольствие, разражаются громким смехом.

– Что же это – немой, что ли? Или просто не знает правил вежливости? Спрашиваю: жид?

– Нет…

В ответ долгий взрыв хохота развеселившейся компании.

– Подождите, господа. Что же здесь смешного? – говорит нараспев ротмистр Соломин. – Нос ничего еще не доказывает. Иногда, бывает, мама заглядится. Раз говорит нет, значит – нет.

Офицеры покатываются со смеху, влюбленными глазами глядя на ротмистра Соломина.

– Перекрестись, – говорит с расстановкой ротмистр.

Мальчик судорожно сжатыми пальцами пытается перекреститься. Дрожащая рука не попадает на плечо, ошибается, чертит в воздухе какой-то странный излом.

Новые раскаты хохота приветствуют это движение.

– Не совсем так, – говорит с невозмутимым спокойствием ротмистр Соломин. – Это бывает с непривычки. Еще раз, медленно да точно.

Мальчик чертит рукой более или менее правильный зигзаг.

– Вот сейчас было уже гораздо лучше. Ну что, не говорил я вам? Нос еще ничего не доказывает. Сразу видно – православный. Чтобы больше не сомневаться, спустите-ка ему, хлопцы, штаны.

Мальчик жестом стыдящейся грации зажимает руками около стыдливого места. Вася и еще два нижних чина бросаются расстегивать ему брюки. Мальчик старается вырваться; содранные силой штаны беспомощными бубликами соскакивают на землю под взрыв всеобщего хохота.

– Вот как! – восклицает с притворным возмущением ротмистр Соломин. – Я тебя здесь, можно сказать, собственной грудью защищаю, на слово тебе верю, а ты, брат, лгать? Крест святой некрещеной рукой поганить? От собственной веры отрекаться? Этого, брат, я от тебя не ожидал.

Мальчик судорожно подбирает и застегивает непослушные брюки. Долго не может нащупать нужной пуговицы.

– Пошарьте-ка у него в карманах, хлопцы, – говорит ротмистр Соломин.

Три пары жадных рук проскальзывают за пазуху, выворачивая боковые карманы, отрывают подкладку новенького пиджака и, торжественно вытащив оттуда какую-то тетрадку – советский паспорт, протягивают его ротмистру.

– Да-а-с, – нараспев говорит Соломин. – Так надо было говорить сразу. Попросить: пропуск в Бельвиль. Почему бы нет? Где же это видно – вдруг бежать ночью, да еще паспорт в подкладку зашивать? Нехорошо. Ну, смотри, чтобы это было в последний раз.

Ротмистр Соломин возвращает паспорт.

– Положить это ему, хлопцы, обратно в карман. Ну, а теперь удирай.

Мальчик не понимает, смотрит расширенными от недоумения глазами на ротмистра.

– Беги. Да не попадайся мне больше на глаза.

Еврей делает неуверенный шаг вперед. Останавливается. Смотрит на улыбающиеся лица офицеров, оборачивается и пускается бежать вдоль стены, сначала медленно, нерешительно, потом все быстрее и быстрее. Вот уж он почти на углу…

– Подожди, – кричит ему вслед ротмистр Соломин. Мальчик останавливается, оборачивается испуганно.

– Подожди. Я забыл поставить на твоем паспорте штемпель, – говорит ротмистр Соломин, посылая ему вдогонку пулю из маузера…

Еврей падает навзничь с неуклюже растопыренными руками.

Вася дело знает, ловит на лету.