— Прости, что не помогал, — услышал он голос Эрнеста. — Я немного выпал из реальности.

— Можешь протереть посуду?

— Зачем? Сама высохнет.

— Разводы останутся.

— Плевать. Пойдем, что покажу.

Паша оставил в раковине залитые средством фужеры и стопки. Но тарелки выложил на полотенце. Стекут хотя бы.

— Ты много расспрашивал о нас: о Физике, Химике и Лирике, — сказал Эрнест, введя парня в свою комнату. — Хочу показать тебе фотографии.

На кровати, над которой висели выгоревшие плакаты с изображением Марии Лавинской, лежал небольшой альбом, обтянутый плюшем. Такого Паша еще не видел. Семейный только. Где родители Саши и Эрнеста одни и с ребятишками. Строгая мама, разбитной, любящий застолья папа. Как эти двое сошлись? И как умудрились родить двух гениальных детей? Елена Гофман, чистокровная немка, работала в автопарке диспетчером, Глеб Субботин водителем, позже — начальником гаража. Простые работяги. Мама начитанная, а папа смекалистый, но и только. Мальчишки же родились один умнее другого.

— Это нам по одиннадцать, — сказал Эрнест, раскрыв альбом. На каждой странице было по одному фото. — Я только перевелся в школу, где учились Семен с Гурамом. Узнаешь меня?

— Ты был красавчиком, — поразился Паша. На фоне друзей Эрнест выделялся, один был кошмарно подстриженным пацаном с подбитым глазом, второй походил на обезьяну. Возраст Гураму явно пошел на пользу.

— Не таким, как твой дед, но да. Я был симпатичным мальчиком. Но ты глянь на Машу! — И перевернул страницу. Лавинская стояла, раскинув руки, позировала, а парни сидели на корточках. — Она как богиня.

Паша спорить не стал. Но на него Мария не произвела впечатления. Ни юная, ни старая.

— Это нас отец Гурама заснял, — рассмеялся Эрнест. — За приготовлением пиротехники. Решили в Новый год устроить настоящий салют, как в Москве на 9 мая.

— Получилось?

— Не так, как хотели, но веселый переполох подняли.

— Забавные вы такие, в пальто с меховыми воротничками. А вам тут уже лет по пятнадцать.

— Все так одевались. Только Гурам пижонил. Бабочки носил, шарфики. Шляпу таскал одно лето. Хотел казаться выше и лицо от солнца закрывал, чтоб белее было. Потом оказалось, что она не мужская. У бабушки стянул. Пижонил Гурам, да. Только у него на пальто был каракулевый воротник. В те времена фотографировались редко, — продолжил Эрнест. — Поэтому у меня не больше десятка снимков. Тут нам уже по семнадцать. Выпускной.

Как ребята изменились! Семен расцвел. Высокий, спортивный, волосы красиво лежат, а усики придают солидности. Эрнест тощий, сутулый, косматый. Гурам все так же похож на… нет, не на обезьяну, на представителя какого-то отсталого африканского племени.

— Это дипломный спектакль Машеньки, — прокомментировал следующий снимок дед. — Главная роль ей не досталась, но она и второстепенную сыграла прекрасно. Мы поймали за кулисами фотографа, он нас запечатлел!

Паша листал альбом, наблюдая за тем, как друзья взрослеют. В те годы фотографии делались, как правильно заметил дед, не часто, поэтому с каждой страницей они становились старше на два-три года. На последнем снимке всем было лет по тридцать. Физик, Химик и Лирик стояли на фоне Доски почета, на которой висел портрет профессора Эрнеста Глебовича Субботина.

— Это сделано в твоем НИИ? — поразился Паша. Он знал — Эрнест больше нигде не работал.

— Да.