— Ключи у одного мужика из деревни, — продолжает Эдам. — Я поднажал кое на кого и добился разрешения провести полчасика внутри. Мне это нужно для книги, и тебе, уверен, будет интересно. Церковь уже лет двадцать как заброшена. Мне не помешала бы хорошая компания.

Водонепроницаемая куртка обтягивает широкие плечи Эдама, одной рукой он опирается на стену, словно поддерживает все здание. Воодушевление на его лице уступает место надежде, а та в свою очередь сменяется нетерпением. Мне хочется прижаться лицом к этой куртке, укрыться от всех, выплакаться от души на груди у человека, ближе, сильнее, надежнее которого мне сейчас не найти.

— Да, хорошо. Пойдем, — отвечаю я чужим голосом.

— Расскажи о своей книге. Ты собираешься ее публиковать?

Солнце, просачиваясь сквозь кроны деревьев, набрасывает на мох и траву кружевное покрывало света. Туман почти растаял. Мы идем по пестрой тропинке к деревне Роклифф, Эдам шагает позади, и мне, странным образом, совсем не страшно покидать территорию школы. Когда мы вместе, я — часть внушающей доверие пары, а не та, кого будут искать, кого смогут опознать. Впрочем, после ночного переполоха вряд ли имеет смысл говорить о какой-то безопасности даже на территории школы. Я истосковалась по привычной близости, которой отныне лишена навсегда, — по шутке, понятной без слов, по возможности вместе посмеяться, обменяться понимающими взглядами. Но если Эдам вдруг возьмет меня за руку, я, вероятно, вырвусь — пристыженная, виноватая.

Он ворчит и возмущенно фыркает по поводу препон на пути издания книг по истории здешних мест.

— Если будет нужно, я сам ее напечатаю! Не в деньгах дело.

— А в чем? — быстро спрашиваю я. По мере приближения к церкви ноги у меня тяжелеют, словно свинцом наливаются.

Эдам на мгновение задумывается.

— В правде, — осторожно отвечает он. — Изучение местной истории сродни археологии. Упусти какую-нибудь деталь — и рискуешь неверно истолковать все событие. Нарушь последовательность — и никогда не узнаешь, что именно случилось. — Какое-то время мы идем молча, потом он добавляет: — Я хочу все расставить по своим местам.

— А почему именно Роклифф-Холл? Уверена, есть места и поинтересней. — Я тешу себя надеждой, что Эдам просто увлекается архитектурой. В конце концов, Роклифф — великолепный образец причудливой викторианской готики. — Что в нем особенного? — Мне нужно знать, что ему известно.

Эдам неожиданно останавливается и дергает меня за рукав! Лицо у него серьезное, глаза пронзительного синего цвета возбужденно сверкают.

— Разве ты не знаешь? — недоверчиво спрашивает он. — А я думал, здесь все знают. — Он разводит руками, делает несколько шагов и снова останавливается. — Убийства, — говорит он, понизив голос, и озирается, словно боится чужих ушей. — В Роклифф-Холле до конца восьмидесятых годов был детский дом. Ужасные, страшные дела творились в нем, и его закрыли. Несчастные дети. — Эдам качает головой. По-моему, у него на глазах слезы. — Здесь повсюду были найдены тела.

— Какой кошмар…

По лицу Эдама пляшут солнечные зайчики, закрывая его словно маской, и от этого он выглядит печальным и преисполненным решимости одновременно.

— Сначала обнаружили закопанное тело маленькой девочки… — Ему трудно говорить и даже дышать, кажется, невмоготу. — Затем полиция нашла еще много других. Жуткое дело. — Скорбь, которую он пытается скрывать, свидетельствует о том, что ему известно куда больше.

Я смотрю на Эдама, заслонив глаза от солнца, от прошлого, а заодно и от будущего.