Кажется, Коломба это тоже осознала, потому как спектакль продлился несколько дольше, чем требовалось.

Во время этой перебранки Брис, мой субботний трофей, проходил по школьному двору. Рядом были парни из выпускного, и он не смог поздороваться со мной – жалкой девчонкой из предпоследнего класса, но он искал меня, и взгляд его вспыхнул, когда он меня заметил.

– Думаете, Рафаэль сыграет Ромео? – спросила Джулия.

– При обычных обстоятельствах она бы это сделала. Но сейчас – сильно сомневаюсь.

Джулия, кажется, очень раздосадована. Решительно, она думает только о спектакле.

Прежде чем вернуться домой, я зашла показать папе и Гаспару фото Бриса. Они смотрели на него с видом ценителей-гурманов. Я знала, что доставлю им удовольствие.

Я ни с того ни с сего согласилась, чтобы он пришел вечером выяснять отношения, и мы провели ночь вместе.

Завтра выгоню его снова.

Теренс мне написал: он расстался с Джулией и будет только со мной.

Я распевала тирольские песни в пустом доме, танцевала и выпила три джин-тоника.

Скорее бы в Лондон!

Рафаэль надела костюм Ромео. Она читает тирады с таким воодушевлением и твердостью, что можно принять ее за мужчину, ну, то есть именно так девушки представляют себе мужчин.

Меня ее буйная энергия устраивает, потому что я сыграю на контрасте, добавлю другие тона: покорность, кипение страсти, радость, печаль, нетерпение, томление. Через Джульетту я становлюсь целой палитрой женщин.

Господину Паланкену очень нравится.

– В роли Джульетты раскрывается твой талант. Джулия, теперь я понимаю, почему ты наперекор всем стихиям так хотела, чтобы спектакль состоялся. Ты хочешь стать актрисой?

– Нет.

– Это тебя не привлекает?

Все преподаватели-режиссеры – это несостоявшиеся актеры, Паланкен воображает, что каждый мечтает о подмостках и съемочных площадках.

– Уверяю вас, господин Паланкен: Джульетта будет моей первой и последней ролью.

Вот уже несколько лет он оплачивал больничную палату, где лежала моя бабушка. У нее болезнь Альцгеймера. Каждый день дедушка проводил возле нее по многу часов.

Мне было жаль его, он не допускал и мысли о том, что его жена невменяема. Он продолжал с ней говорить, дразнил, смеялся, ворчал, прощал, целовал, – короче, играл за обоих, потому что перед ним бездвижно сидела, скрюченная в невзрачном кресле, старушка в мятом халате, которая ничего не видела и не слышала, ничего не отвечала. Моя бабушка напоминала чучело мышки, но, очевидно, ему она казалась молодой, соблазнительной, привлекательной для него и для других. Каждое утро он клал ей на колени шкатулку, отделанную эмалью, доставал оттуда драгоценности, надевал их на нее – она была кокетлива и чертовски хороша в прежние времена.

На прошлой неделе дедушка упал в парке, где-то на дальней аллее.