– Ну, молодцы… – сказал Фомич. – Хотя… на десять лет я старше каждого из вас… А кажется – на век… Чтобы не просыхало…

Они выпили.

– Нейтрон его… – начал было Дима.

– Одеваться! Быстро! – зычно приказал Пробкин. Они оделись и вышли в коридор. По краям могучий Федя и длинный, мосластый Дима, а посередке Вася Карасев и Иван Фомич Пробкин. Они обняли друг друга за плечи и шли пошатываясь. Спирт быстро разморил утомленные тела.

– Вот за что я тебя люблю, Фомич, а? – не унимался Дима. – Люблю я тебя, Фомич, во как! Нейтрон твою в корень! Жисть за тебя… В‑в‑во!..

– И я… – сказал Вася Карасев и заплакал. – И я… – он потянулся и чмокнул Фомича в дряблую щеку.

– Эх, мальцы вы мои, мальцы… – растроганно бормотал Фомич, отирая скупую слезу.

Они покинули энергоблок. Была уже ночь. Занялась метель. Расчищенную с утра дорожку перемело сугробами. Лучи прожекторов и фонарей разматывало по ветру лохматыми крыльями снежной круговерти.

Четверо шли, все так же обнявшись, но шатало их все сильнее и сильнее. Горстка ядерных гвардейцев распадалась, барахталась в сугробе, потом люди поднимались, вновь бросались друг к другу, обнимались, целовались, признавались друг другу в любви. Затем снова попадали в снег. Встали трое. Федя, Вася Карасев и Дима. Фомич же все барахтался в снегу. Не мог встать.

– Развезло, развезло тебя, Фомич… – промямлил Федя, подошел к нему, заграбастал старого мастера и, крепко удерживая, поставил на ноги.

А Фомич все не держался на ногах. Во хмелю он и не заметил, как вдруг подступило удушье и остановилось его старое, много потрудившееся, отравленное тяжкой работой и ядерным хлебовом сердце.

– Не стоишь, да?.. Ну счас, счас я тебя, дорогого, определю… – Федя вскинул тело старого мастера на спину. Полуторатысячная пачка банкнот выскользнула из кармана покойного и нырнула в сугроб.

Трое двинулись дальше.

Они цеплялись друг за друга. Вася и Дима падали и поднимались. Но Федя, весь извалянный в снегу и со спины похожий на огромного белого медведя, шел, твердо ступая, и осторожно нес на сильной спине своей коченеющее тело Ивана Фомича, приборматывая:

– Ничё, Фомич, ничё! Приволоку тебя на хауз. Баба щи на стол кинет, обогреет, обголубит… Ничё, Фомич, ничё…

Три фигуры все удалялись, удалялись. И наконец истаяли в толще метели…