Во время Пелопоннесской войны, когда воюющие стороны обвиняли в отравлении колодцев и изобретении новых видов химического оружия, Фукидид с одобрением писал об одной битве гоплитов в 433 г. до н. э., которая являла собой все более редкий образец того, как «храбрость и сила могут быть важнее мудреных стратегий». Жестокость Пелопоннесской войны поставила под сомнение «общие законы человечности», как писал в отчаянии Фукидид. «Победа, достигнутая предательством», ныне приравнивалась к «блестящему уму», а «большинство людей готовы именовать злодейство хитроумием». Его рассказы о жестоком отношении к некомбатантам проникнуты глубоким негодованием[62].

После Пелопоннесской войны Эней Тактик написал руководство по выживанию в условиях осады. Он советовал защитникам осажденных городов отравлять воду, сбрасывать на нападающих горючие материалы и выкуривать их едким дымом. Следует отметить, что все эти биохимические методы предназначались для защиты. В древности, как и сейчас, биохимическое оружие часто казалось более приемлемым, если его пускали в ход против агрессора[63].

Римские представления о справедливой войне высказывал философ и оратор Цицерон (106–43 гг. до н. э.), который считал, что следование правилам ведения войны и уклонение от жестокости – это то, что отделяет людей от животных. Но его принципы касаются законных оснований для начала войны, а не методов ее ведения. Реакцию на биологические стратегии можно обнаружить у других римских авторов. Например, историк Флор сурово осуждал римского генерала, отравившего колодцы в Азии и тем самым опорочившего римскую доблесть; поэт Овидий бичевал применение ядовитых стрел, а Силий Италик заявлял, что яды «порочат» железное оружие. Историк Тацит (98 г. н. э.) высказывал завистливое одобрение племени германцев, которые, будучи «свирепыми от природы», действовали «с помощью всевозможных ухищрений и используя темноту», а не прибегали к отравленным стрелам, как галлы и другие народы. Германцы чернили свои щиты и раскрашивали тела, а для сражений избирали «непроглядно темные ночи», писал Тацит. «Явление подобного замогильного войска вселяет во врагов такой ужас, что никто не может вынести зрелище столь чуждое и кошмарное». Этот древний вариант психологического оружия считался допустимым, честным способом боя, в то время как отравление, как поясняет Тацит и в других местах, нарушало старые римские принципы открытого честного сражения[64].

Напротив, во II в. н. э. римский стратег Полиэн написал военный трактат для императоров, где прямо отстаивал биохимические и основанные на хитрости стратегемы, с помощью которых можно без особого риска побеждать «варваров». По мере того как империи требовалось все активнее и отчаяннее защищать свои обширные границы, прежние идеалы открытой битвы и мягкого подхода к врагам все больше замещались методами, в которых максимально применяли силу и хитрость. Эти новые методы суммировал римский военный стратег Вегеций, в 390 г. н. э. писавший: «Лучше победить и укротить врага недостатком продовольствия, внезапными нападениями или страхом, чем сражением, в котором обыкновенно больше имеет значения счастье, чем доблесть»[65][66].

Хотя в Античности в основном считалось, что биологическое оружие – вещь жестокая и бесчестная, есть свидетельства того, что в определенных ситуациях им все же пользовались. Когда же люди могли нарушать неписаные правила войны?

Самозащита, упомянутая ранее, – причина, проверенная временем.