Он подвел Низу к иконе Софьи Величавой и прочел молитву. Затем и Низа стала молиться, ничуть не смущаясь присутствия священника. Видимо, в Рейсе молитва — дело публичное, а не сокровенное. Отец Элизий мало понял из ее слов, Низа использовала наречье Степи, но увидел, что девушка одинока и несчастна. Когда она окончила молитву, священник сказал:

— Ответь мне, дитя: ты знаешь свое место в мире?

— Я живу у славного Хорама.

— Ты почитаешь тех, кто стоит выше?

— Славного Хорама я уважаю.

— Усердно ли ты трудишься?

— Хочу больше, но он не позволяет.

— Получаешь удовольствие от страданий?

Она не поняла вопроса.

— Берешь ли ты чужое?.. Добиваешься ли выгоды обманом?..

Отец Элизий прошелся по всем заповедям, а тогда сказал:

— Вижу, дитя, что ты не всегда благочестива, тебе нужно поработать над своею верой. Но ты — хороший человек, а значит, боги о тебе позаботятся. Просто верь и живи, и все само образуется, а печали пройдут.

Низа так была рада его словам, что даже слезы выступили на глазах. А потом сама, по собственному желанию, взяла и рассказала, как провела день. Конечно, сбивчиво и комкано, но все ж Элизий понял, что Низе понравилась пахучая роща и холодная речка, и как семьи завтракают все за одним большим столом, даже дети; а погост не понравился и слегка напугал. Тогда священник спросил, не хочет ли Низа поужинать за большим столом с ним, его супругой и тремя дочками. Только тут она спохватилась:

— Наверное, славный Хорам ждет меня к ужину. Он любит кушать на балконе, и чтобы я наливала вино.

Вот тогда отец Элизий велел запрячь бричку и взялся отвезти Низу домой, а по дороге они встретили кухарку, которая уже шла от мастера Корнелия с утешительным известием: никто подозрительный не приезжал в Мелисон ни вчера, ни позавчера, ни третьего дня.

Как это бывает с людьми, пережившими сильный и напрасный испуг, Хармон обозлился. Конечно, он скрыл чувство до тех пор, пока священник не покинул дом, а тогда напустился на Низу.

— Что ты творишь?! Как могла так поступить?! Взяла и сбежала, как последний преступник! Хоть бы предупредила кого! Я так переполошился, что места себе не находил!

— Почему?

— Она еще спрашивает — почему! Да от страха за тебя, глупая! Ты хоть понимаешь, как я за тебя волновался?!

— Не понимаю, — призналась Низа.

Если бы Хармон бывал в Рейсе, то знал бы: тамошние дети уже в десять лет сами скачут куда угодно, хоть за горизонт, и родители не пытаются присматривать за ними.

— Не понимаешь! — совсем вскипел Хармон. — А что мне обидно — это ты понимаешь? Я тебя зову на прогулку — тебе плевать, а сама — пожалуйста, на целый день. Я тебя спрашиваю о том, о сем — ты только: «Да, славный», а этот Элизий спросил — все и выболтала!

Низа нахмурилась, пытаясь понять.

— Что я выболтала? Разве я выдала твои тайны?

— Сожри тебя тьма! Не в тайнах дело, а в отношении, можешь понять? Я для тебя как чужой, а Элизий — как родной, хотя ты его в первый раз видишь!

— Я ничего не понимаю, славный.

— Мы даже чертов шар выловили из котла, чтобы тебя искать! Могли отравиться, между прочим! А ты себе в рощице гуляла, в речечке купалась! Ты не ребенок, вот и думай перед тем, как делать! Хочешь куда пойти — скажи мне!

— Но тогда ты пойдешь со мной.

— А тебе бы без меня? Неблагодарная! Ты помнишь, сколько я для тебя сделал?!

Если бы Хармон бывал в Рейсе, то знал бы: подобных слов не стоит говорить шавану.