Кое-где течение рассекалось большими камнями, вода бурлила вокруг них с яростным шипением, образуя водовороты. Мадина не рассчитала сил, и река понесла ее вперед, ударяя о камни; несколько раз девушка окуналась с головой, беспомощно взмахивая руками и судорожно ловя ртом воздух. Она почти тонула, как вдруг ее подхватили чьи-то сильные руки, вытолкнули на поверхность, а после помогли удержаться на воде.

Девушка очнулась на каменистой отмели. Тело болело, кожа была покрыта царапинами и ссадинами, платье изорвано об острые камни. Мадине было холодно в мокрой одежде. Она попыталась встать и застонала; руки и ноги были как ватные, у нее совсем не осталось сил.

Лежавший рядом человек пошевелился и через мгновение склонился над ней. На долю секунды Мадине почудилось, будто это Айтек, но потом она поняла, что видит перед собой того самого турецкого воина, который бросился за ней в погоню. Девушка рванулась в сторону, но Мансур схватил ее, поднял на руки и понес.

В ней вновь пробудились силы, она начала вырываться, царапаться и кусаться, но воин все стерпел и не выпустил ее из рук. Противоположный берег темнел вдали, и фигурки янычар на тропе казались игрушечными. Внезапно Мансура посетила странная мысль: не возвращаться назад, подняться по склону, уйти в горы вместе со своей добычей, затеряться среди мрачных сосен и гранитных глыб.

Прижимая к груди легкое девичье тело, он вдруг ощутил жгучее желание обладать этой девушкой. Мансур понимал, что хочет взять ее не так, как хотел взять ту венгерку, а по-другому, с иным чувством: бережно опустить на землю, осторожно раздеть, нежно и страстно ласкать до бесчувствия, до обморока, до потери разума.

Он перенес Мадину по подвесному мосту, хотя это было нелегко, поскольку девушка продолжала сопротивляться. Мансур вовремя отнял у нее кинжал, а без кинжала она была не опасна. Выбравшись на берег, он опустил ее на камни, упал рядом, прижал плечи девушки к земле и приник губами к ее губам, стремясь утолить прежде не испытанный, чудовищный, неодолимый порыв.

Губы пленницы были мягкими, как лепестки цветка, и нежными, как шелк; этот поцелуй мог стать первым поцелуем любви в жизни Мансура. Однако девушка плюнула ему в лицо, и он увидел в ее глазах такое отвращение и ненависть, что его сердце снова превратилось в камень.

Мансур приволок Мадину к поджидавшим на тропе товарищам и бросил ее им под ноги.

– Она тебя не убила? – Усмехнувшись, спросил Бекир.

Мансур взглянул на свои искусанные руки.

– Нет.

Джахангир-ага похвалил его. Девушка могла знать, где скрываются другие горцы. Ее следовало допросить сейчас же. Пленнице велели подняться и приставили к ее шее саблю. Руки связали за спиной. Ага жестами объяснил, чего от нее хотят. Девушка молчала. В ее презрительной гордости ощущалась несгибаемая сила. Ага ударил ее по лицу, но пленница продолжала смело и дерзко смотреть ему в глаза.

В этот миг Мансуру хотелось отрубить своему командиру руку или размозжить его череп о камни! Он не понимал себя. Что-то произошло в его душе, нарушилось какое-то невидимое равновесие, и сила внезапно вспыхнувших чувств возобладала не только над разумом, но и над той казавшейся незыблемой верой, какая внушалась ему с раннего детства. Молодой янычар впервые подумал о войне как о непоправимом несчастье, как о страшном горе – для тех, по чьим землям волею судьбы пролегают ее кровавые тропы.

– Наверное, она ничего не знает, – услышал Мансур свой собственный голос. – Должно быть, убежала в горы одна и просто хотела вернуться в аул.

– Она убила нашего воина и заслуживает серьезного наказания, – сурово изрек Джахангир-ага.

– Отдайте ее нам, господин, – произнес стоявший рядом Бекир.

– Вам? Нет. После насилия она потеряет цену, – задумчиво произнес командир, разглядывая девушку.