Казак посмотрел туда, откуда приплыл. Темная полоса дальнего берега еле угадывалась. Однако, даль какая! Как и доплыл-то? Ну то ладно, два шага осталось. Богородице, спаси и подмогни...

Камыш рос плотно, не пробиться. Эх, сюда бы чечугу любимую, а лучше фальшион, которым капитан Отакар владеет! Ух, как славно то широкое да тяжелое лезвие кусты сечёт! И с осокой бы управился. Только не отдаст оружье капитан – память, мол, о пропавшем без вести друге, что сунулся, дурень, в огненное кольцо…

Мысли порядком путались, казак понимал, что дурит, да не спешил мысли в порядок приводить, страшась грядущего…

… Однако раз фальшиона нету, то придется так пробиваться, раздвигая стебли, так и норовящие руки порезать или глаз вымахнуть. Идти пришлось на удивление долго. Каждый шаг давался с трудом. И корни вновь плотной сетью ноги спутывали, и вода по колено. И бревна какие-то под ногами!

Но, подняв за собой муть и обрывки корней, рядом с Дмитром всплыло вовсе не бревно. Труп. Не один день в воде пролежавший, раками обглоданный. Убил кто-то беднягу, раздел до исподнего, да в реку столкнул. Стар да мудр Днепр - проделок людских не замечает, ему без разницы кого в объятья волн принимать: живых, мертвых...

Казак оттолкнул тело, мешающее пройти. Распухший мертвец будто того и ждал – перевернулся на бок. Блеснуло на разбухшей руке серебро. Дмитро пригляделся. И, не сдержавшись, выматерился так громко, что аж лягушки квакать перестали. Вовсе не простому бродяге раки уши обгрызли. Перед Дмитром покачивался труп старого друга. Того, который и вызвал казака столь безотлагательно в родное село.

Эх, Петро, Петро, кто же тебя так?..

 ***

…Услыхав возглас ребёнка, начали сходиться остальные, окружая дуб, под которым сидела девушка. Туда же и панна двинулась, желая рассмотреть того, кто осмелился не сбежать при появлении её и деток. Вот только девушка и глазом не моргнула, увидав столь редкостное и опасное зрелище.

Живая дева высоко подпрыгнула, ухватившись за узловатую ветку, похожую на старческую руку, устремленную вдаль. С легкостью, в которую не верилось, глядя на тонкие запястья, легкохвостой белкою скакнула наверх, присела в развилку, не заметив неровности коры.

Ее глаза, до того времени открытые и бездумно смотревшие сквозь, закрылись. Но по лихорадочному движению под веками было понятно, что несчастная всё равно что-то видит. Или пытается видеть…

… Конь с вьюком … Знакомые буквы на коже седла… Крест, опускающийся в ил, сквозь взбаламученную воду… Мутное облако крови, расходящейся по толще воды… Тело, лежащее в грязи, в окружении камышей… Толстая мерзкая лягушка, взгромоздившая зад на лицо мертвеца… И чернота, перечеркнутая яркими лучами…

Руки разжались, и девушка рухнула вниз, чуть не пришибив одну из речных жительниц. Та оказалось под дубом позже всех. И в лице её было столь много общего с несчастной, раскинувшейся среди корней древнего дуба, что случайный свидетель мог их принять за родных сестер. Или за мать и дочь…

Впрочем, долго рассматривать не вышло бы. Словно по команде, дети, стоявшие и сидевшие в траве вокруг дуба, набросились всем скопом на упавшую. Будто стая оголодавших псов на кусок мяса. Взлетел над свалкой обрывок белой сорочки, черным плеснуло на бугристую кору…

Не прошло и получаса, как поляна опустела. Сгинули речные дети, оставив после себя цепочки окровавленных следов. Ушла и их опекунша, которую жуткие малыши звали мамою.