Видимо, собеседники на что-то слегка отвлеклись, ибо речи их пошли окончательно невпопад.

— Святым Христофором клянусь – вы истинное сокровище здешних краёв! Гарпин, я потрясен всем сердцем и душой…

— Божешьтымой, отчего чернявенькие непременно этакие подходчивые…

— Гарпин, если я осмелюсь предложить, не оскорбит ли сеньориту…

— Ой, да шо ж он не по-людски бормочет? Да поняла, поняла… Шо ж с тобою, таким усатеньким, делать? Пойдем, там сено и укромно, спят уж все…

Шаги удалились, взволнованно хлюпнув по лужам. Мирослав усмехнулся. Одни ждут погребенья, другие жить спешат. Запомнит Диего ожидание переправы – здешние крылатые Горпыны так легко не забываются.

Постояв еще немного, капитан вернулся в сарай. Где его всё же дождалась стройная и черноволосая…

***

Магнусс, переодетый в единственную чистую и целую рубаху, найденную в его мешке, лежал на распоротом мешке в тени кустов – дожидался, пока могилу отроют и домовину принесут.

И лопаты, и домовина – всё нашлось быстро, даже особых денег платить не пришлось. Наконец, Йозеф со Збыхом вывалили из ямы последние комья, выбрались наружу. Могильщики отдувались, оценивали подготовленный товарищу последний приют, жадно пили холодный квас. Земля тут была пополам с камнями, копалась тяжело. Но не к его же убийцам жертву подселять?..

Что за могилы на том заброшенном погосте, где финна убили, Мирослав так и не допытался. Местные сразу замолкали испуганно, а вчерашний запорожец, что с раннего утра припёрся за похоронами приглядеть, только хмыкнул многозначно, мол, надо оно тебе? Кого надо, того и прикопали, да и давно то было. Ты отсюда сгинешь скоро, а нам тут жить. Капитан намёк понял и больше вопросами не тревожил.

Финна втиснули в домовину, прикрыли разодранную глотку куском чистого полотнища. Котодрал хотел было вложить в мёртвые ладони рукоять палаша, но Мирослав не позволил, перехватив недобрый взгляд запорожца, что тенью слонялся вокруг...

Когда могилу засыпали, и в изголовье встал крест, сколоченный чуть кривовато, но надёжно, запорожец, попыхивая трубкой, подошёл поближе. Испуганно расступились посполитые, что поприходили в расчете на дармовое поминальное угощение. Казак молча сунул Мирославу в руки плотницкий топор и длинный, тщательно обструганный кол. Кивнул на свежий холм, с которого еще ссыпались комочки. Капитан, так же ни слова не произнеся, подошёл к могиле, воткнул в рыхлую землю острый конец, надавил посильнее, почувствовал, как заточенная осина уперлась в доски. Запорожец размашисто перекрестил могильный холм, обильно плесканул из вынутой из-за пазухи фляжки чем-то зеленоватым, но на запах больше схожим с горилкой. Видать, настойка какая-то.

- Что стал? Бей!

Мирослав с силой ударил обухом по колу. Странное дело, но как лопнула доска, услышали все, несмотря на то, что порядочной глубины могила отрыта. Кто-то громко ойкнул в стороне. Капитан врезал еще раз, кол, провалившись, достиг мягкого. Громко выругавшись, Мирослав бил и бил, вкладывая всю свою злость. Из-под кола, вколоченного чуть ли не под срез, брызнула струйка крови. Тоненькая, будто змейка только-только из яйца вылупившаяся…

Глава 8. О тяжкостях воровства и иных непозволительных греховностях

Зябко и нехорошо дорожное утро, сулящее хмарый серый день. Чуть подсохли косматые травы вдоль узкого размокшего шляха, зябко вздрагивают преогромные лужи, затопившие колеи, трепещет на ветерке листва понурого придорожного гая, где, накликая недоброе путникам, хрипит-каркает на ветви дряхлая, растрёпанная ворона. А уж не так и ранен тот утренний час! Должны вовсю сиять лучи пробудившегося Солнца, выжигать те распроклятые лужи, сушить твердь земную да вселять радость и умиротворение в души путников.