— М-м, — подтвердил Хома, челюсти которого немота так и не отпустила.

Сотоварищ вздохнул и, бормоча матерное, пошёл вперед.

***

В светёлку вступили без церемоний – пан Тадзеуш храпел громогласно, с болезненным присвистом. На перинах ясновельможному места не досталось, скрутился на половике. Вокруг изобильно валялось дворянская одёжа и вооруженье. Хома подумал, что камзол у пана Лащинского был вполне себе чистый. Если сравнить с подштанниками. Эк ляха разморило, даже срамоту упрятать не удосужился…

— Это всё мадера, — вполголоса пояснил Анчес. – Вешать нужно за такую мадеру. У меня в брюхе до сих пор, будто углей нашвыряли. Ядский яд, а не мадера!

Хома пожал плечами, стараясь не смотреть на кровать. Даже в полутьме Хеленка сияла: спина беломраморная, линии этакие чистые, словно оленихи из ангельских кущ те ножки-ручки нализали своими бархатными языками до совершеннейшей медовой сладости и полного скульптурного совершенства. Тьфу, не к месту тот мед вспомнился...

— Ничего так вышла панночка, — признал и Анчес, озирая девичью нагую спину и чудесные ножки. – А ведь наспех кроили. Что значит, материал добротный. Вон как ловко сложилась.

Хоме захотелось сунуть кулаком в поросячью балабольскую харю, но что уж тут мордобоем исправишь. Кругом прав гишпанец – ладно сшили. Да и чего на дурня пенять? Кто шил, того и грех. Эх...

— Буди, — ткнул пальцем в девицу решительный кобельер.

— М-м, – запротестовал Хома, которого вдруг пробрало еще большее смущение.

— Э, ничего сами делать не хотите, — заворчал гишпанец. – Все на меня валите, а потом я и виноват. И играю не так, и пнуть меня опять же, нужно…

Он потряс дивчину за плечо – та не шевельнулась. Пришлось трясти еще – наконец, разлилась по подушке грива густых волос, донеся звук малоразборчивый, но пониманию доступный.

— Не, она еще и лается, блудница этакая, — возмутился Анчес. – Её для чего к Лащу подсаживали? Чтоб мадеру лакала? Вот как возьмут нас здесь за хвост…

— М-м! – сказал Хома, показывая, что жертву мадеры нужно посадить и хорошенько растолкать.

— Опять я? Она ведь и драться может, — опасливо предположил кобельер и перевернул младую даму.

Хелена на миг приоткрыла бессмысленные очи, округлила чарующий ротик, издала глубочайший вздох и вновь погрузилась в блаженный сон.

Соратники отшатнулись – выдох мадерного перегара сшибал с ног не хуже картечи.

— Я и говорю – яд, — заметил Анчес. – Прямо хоть рецепт такого пойла выспрашивай. Ладно, я сажаю, ты тряпье нацепляешь.

Хома кивнул, готовя шёлковую рубашечку – та благоухала духами, ну и липкой мадерой, понятно. Анчес хекнул, ухнул, подхватил подмышки упившуюся шляхетскую жертву и попробовал посадить – вышло даже чересчур ловко – Хеленка взлетела пёрышком и боднула гишпанца макушкой в харю.

— Да фто тафое?! – взъярился кобельер, одной рукой хватаясь за носяру, другой пытаясь удержать дивчину. Паненка задорно отмахнулась, крепко заехала няньке по шее, после чего рухнула на перину и засопела.

— Протрезвлять надофно, — сделал вывод Анчес. – Вот щас за фодой схожу, уж будет разфратнице нафей.

Гишпанец выскочил за дверь, а Хома остался под двойное похрапывание и посапывание разглядывать пречудесные красоты. Хороша Хелена, не отнять. И не угадаешь, где те шрамы. Да и что смотреть да угадывать? Особенно, когда язык вроде заворушился…

— Вставала бы ты, — уныло пробормотал казак, больше для проверки. Но слова выходили складно и ловко. — Вовсе недосуг валяться. Того и гляди, иудейские бесы прискачут. А ты в этаком виде. Неприличность выйдет.

То ли показалось, то ли, вправду ресницы вздрагивают? Подсматривает? С неё станется.