— А то! Чёрт в товарищи казаку подстраивается?! Да не бывать такому, хоть как меня соблазняй.

— Да нахрен ты мне сдался! – выпучил глаза проклятый Анчес. – Вон она, соблазнительница твоя, мадерой икается. Пистоль убери! Нашёл каким манером возмущенье проявлять.

— Да я… — Хома взвёл курок – я на чёрта и самую богатую пулю не пожалею! Пристроился он! Да был бы чёрт, а то так, чертовство замызганное.

— Да я вообще не чёрт! Пистоль отверни!

— Тю, не чёрт он?! А рога?!

— Что рога? – Анчес пощупал свои выросты. – Ну, рога. Что ж, только у чертей рога? А еще образованный вроде человек, грамоту он знает…

— Да как же не черт, если вылитый чёрт! Побожись… то есть покажи, что хвоста нет.

— Что - хвост? Вон, у каждого кочета хвост, это вообще не доказательство!

— А ты покажи, покажи!

— Не покажу. Во-первых, перед мужчинами не заголяюсь, во-вторых, проклятая ведьма такого пинка подарила, что распухло всё. Ранимая часть…

— Значит, есть хвост, — потерянно пробормотал Хома. – Выходит, я хвостатого чёрта за товарища считал.

— Да что вы мелочные такие, — обиделся кобельер. – Хвост, рога… У тебя вон зубы лошадиные, так я ж тебя за мерина не считаю. Образованный человек, башкой подумай: у чертей на ногах что? Ко-пы-та! У меня копыта есть?

Тут не врал верткий гишпанец – копыт у него не имелось. В сапогах ступни крепкие, мозолистые, но всегда мытые – ведьма дурных портяночных запахов не любила. Может, морок на ногах? Очень даже легко! Или такая порода бескопытная? Специально для введения в смущение выведенная?..

— А что, чертей с человечьими ногами вообще не бывает? – неуверенно уточнил Хома.

— Не бывает, — подтвердила, покачиваясь, Хеленка. – Какой же он чёрт, если он… Ой…

Панночку согнуло вдвое и из неё изверглись остатки мадеры и иных славных яств.

— Вот! Довыпытывался, иезуитская рожа! – зашипел Анчес, подхватывая страдалицу под локотки. – Ты меня еще на костер посади, катский вояка! Сам живодёр, клейма некуда ставить, а допросы допрашивает. Глянь, что наделал – уж и груздочки вышмякнулись…

Панночке наскоро вытерли личико и поволокли прочь из светлицы. Может, оно и к лучшему – ежели пана Тадзеуша в этаком загаженном хлеву найдут, про сгинувший с ясновельможного лика ус, вопросов куда меньше будет.

Не успели ведьминские слуги сквозь шинок проскочить, как на улице истошно заорали:

— Пан Лащинский, воинство поднимайте! Беда! Бесы с погоста набежали, город жгут и баб валяют!

Глава 9.  О ненадежностях описаний, означенных приречными бестиариями

Истинное наслаждение глянуть с середины Днепра на его роскошнейшие берега, обвести вольным взглядом те зелёные горы, что сложены из густо поросших лесом обрывов, и те необъятные луга, что смыкаются с небесами, выше и пронзительнее коих не бывает на земле. Неспешно и величаво влечёт свои воды  мудрый седой Днепр, и так же медлительно и царственно лениво проистекают дни того  жаркого и изобильного месяца, что в иных местах зовется именем полузабытого древнего императора, так славно сыгравшего комедию своей жизни, а в здешних краях, простодушных и добродетельных, наивно и чистосердечно наречен – серпнем.

Нагревало высокое солнце брусья и бревна настила, пахло дегтем и рыбою, гулял над водой мягкий речной ветерок, утешающе журчала, искрилась вода под длинными вёслами. Ни о чем дурном в этот летний час людям не думалось, и думаться не могло...

***

Навалившись животом на брус, что предохранял неосторожных от падения в воду, Мирослав потягивал трубку, смотрел на удалявшийся берег.