– Прости, что заставил тебя ждать, – сказал он, – но я вчера лег ужасно поздно.

– И я тоже, – сказал я. – Попал вчера в засаду в довольно неудобное время.

– Да, надо же. Неприятно, должно быть. Послушай… гм… Эванс, странная получается ситуация с этим Гростоном. Как тебе известно, он был убит, и все знают, что ты, то есть Уивер, что‑то имел против него.

– Но меньше, чем тот, кто его нанял. И теперь трудно будет узнать, кто именно. Как он был убит? Уж не захлебнулся ли в ночном горшке?

Элиас недоверчиво посмотрел на меня:

– Признаюсь, за всю мою практику хирурга такого вопроса мне еще никто не задавал. Нет, насколько мне известно, он не захлебнулся в дерьме. У тебя есть причины предполагать, что это было так?

Я решил не посвящать его в подробности.

– Тогда как он умер?

– Ну, у меня есть друг, которого часто приглашают коронеры Лондона и Вестминстера осматривать трупы, если есть подозрение на убийство. Когда его позвали осмотреть тело Гростона, он решил сообщить мне, помня о нашей дружбе. Тело было не в лучшем состоянии, поскольку пролежало довольно долго, прежде чем было обнаружено. Тем не менее хирург установил, что Гростона несколько раз ударили по лицу тяжелым предметом, а затем, когда он упал, на всякий случай задушили. Это было довольно жестоко.

– И твой друг решил сообщить тебе об этом только потому, что я упомянул Гростона на процессе?

– Нет, не только. Видишь ли, подле тела нашли записку. Он переписал ее для меня.

Он протянул мне листок, на котором было написано:

«Я бинжимин уивер еврей сделал это благослови бог короля якова и папу и грифина мелбери».

Я отдал записку Элиасу.

– Ты должен поблагодарить своего друга, что он исправил так много ошибок в моем письме.

– Бог мой, ты можешь быть серьезным? Все это вовсе не весело.

Я пожал плечами:

– Не думаю, что Гростон мог еще что‑нибудь мне сообщить, поэтому, признаюсь, я не слишком огорчен его смертью. Что касается записки, трудно представить, что кто‑то поверит, будто я сочинил эту чушь. Тот, кто это написал, должен быть удивительным тупицей.

– Или? – сказал Элиас.

Я заерзал на стуле, когда до меня дошло, что он имел в виду. Записка была слишком глупа, слишком абсурдна, чтобы кого‑то убедить.

– Или удивительно умна, как мне кажется. То есть ты считаешь, что ее мог составить как умный тори, так и жестокий виг?

– Конечно, никто, кроме самых доверчивых тупиц, не поверит, что ты мог написать записку, благословляющую Папу. Никакой заговорщик, а тем более папист, этого не сделает. Но что если Гростона убили, чтобы создать иллюзию заговора?

– Следовательно, его убили тори и обставили дело так, будто это сделали виги, чтобы навредить тори. Это чрезвычайно тонкая игра.

– Возможно, слишком тонкая для тори. В конце концов, это всего лишь политическая партия, а члены партии, как правило, не связывают себя с делами такого уровня и размаха.

Я понял, на что он намекает.

– Якобиты?

– Ш‑ш‑ш, – резко прервал он меня. – Не произноси это слово так громко в моем присутствии. Не забывай, я – шотландец и легкая мишень для обвинений. Но ты прав, они вполне могут стоять за всем этим. Виги и тори способны, конечно, немного поскандалить и повозмущаться, и дело может даже принять серьезный оборот, если страсти накалятся, но на такое хладнокровное убийство они не способны, даже во время выборов. А вот некоторые из якобитских заговорщиков могут пойти дальше.