– Мама, ну сядь же ты ко мне! – попросил Баян и открыл глаза: на него смотрело солнце.

Он лежал на круглой копешке сена. Под головой седло, покрыт ласковой лисьей шубой.

Сполз на землю.

Тишина. Безлюдье. Поляна в дубраве. Огромный терем с острой, много больше самого терема крышей, с крутогрудыми коньками с двух сторон. В стене дюжина бойниц, длинных, узких.

Баян забежал за угол дома, облегчился. Здесь стена была глухая.

Пошел вокруг терема – ворота. Приоткрыты.

Вошел. Конюшня! Лошадьми пахнет. Солнце било во все двенадцать бойниц, прямо в глаза, пришлось зажмуриться.

Но это и впрямь была конюшня. Справа и слева от ворот – стойла. Кони как снег. Шесть и шесть. Белый конь – конь бога и сам бог. Баян упал ниц.

Кони смотрели на него, и он, набравшись смелости, подошел ближе. У третьего от стены на лбу была едва приметная розовая звездочка. Баян сделал к нему шаг, и конь склонил голову, словно позволяя погладить себя. Баян, переполненный тоской по матушке, подбежал, прижался щекою к шелковой шее, гладил, перебирал кольца серебряной гривы. Конь дышал тепло, а нос у него был холодный. Ткнулся в плечо, пощекотал ключицу.

Баян зачерпнул ладонями овса из яслей, поднес коню, и тот подношение принял. Желая быть справедливым, отрок обошел всех коней, подавая им овес из рук.

Кони были сыты, но только один из двенадцати не принял простецкого дара.

Видеть столько священных коней – диво дивное! Сердце у Баяна стучало радостно, но и тревожно. Почему никого нет? Он вышел из конюшни, перебежал поляну.

За деревьями, на другой поляне, стояли избы, но людей не было. В ноги легла ему веселая тропинка, побежал.

Тропинка привела к озеру. К синему пятнышку среди зеленого леса. Подошел ближе – мурашки на спину вскочили. Не озеро – провал. У самого берега глубина страшная.

Свет пронзал толщу воды, дно мерцало, как драгоценный камень, но уж из такой пропасти!

Баян сел на берегу. Засмотрелся на это дивное мерцание.

– Куличок-ходочок ходил за море, – спел он тихонечко матушкину песенку. – А за морем жизнь – диво дивное…

И еще раз спел. И вдруг увидел зверька. Зверек смотрел на него из травы. Золотистый, гибкий.

– Ласка! – догадался Баян.

Зверек не уходил, словно ждал песенки. Он спел ему, что пришло на ум.

Зверек припал к земле, исчез.

Только теперь Баян увидел: на другом берегу у воды сидит Благомир, смотрит на воду.

Баян вскочил. Поклонился. И тоже посмотрел на воду.

Жрец улыбнулся.

– Это я хотел увидеть то неведомое, что открылось твоим глазам. Пошли, Баян. Солнце зовет на обед.

В большой избе от стены до стены – стол. У стены сидели старцы, спиной к двери мужи во цвете лет, в конце стола четверо отроков.

– Будь среди нас меньшой, а большим тебя дедушка Род да лета поставят, – сказал Благомир, усаживая Баяна на край скамьи.

А место уж так мало – никак не прилепишься.

– Принесите пенек! – приказал Благомир.

Пенек поставили у стены. И сел Баян против жреца.

Пропели благодарение Сварогу, поставили еду Роду и сами взялись за хлеб да ложки.

Деревянные глубокие блюда приходились одно на четверых. Для отроков стало теперь на пятерых. Трем ученикам было лет по двенадцати, а сидевшему на краю, может, и девяти еще не исполнилось, да все равно старше. Баяну неделю назад на семилетье подарила матушка расшитую васильками рубашку. По вороту васильки, по рукавам, подолу.

До блюда было далековато, потянулся Баян в свой черед – не достал. Старший из отроков улыбнулся, подвинул блюдо.

«Что жрецы-то едят?» – подумалось Баяну.

Крапивные щи! Такие же, как матушка вчера сварила.