Изменить размер шрифта - +
Моя матушка щедра потчевать кагана да его алхазар. Как только придет день моей воли, поскачу на Белую Вежу, выкрашу белых в алое, собственной их кровью выкрашу! За все обиды русские, за твои обиды, кунак. Ты для них, верующих Иегове, – раб и язычник.

– Мой бог Тенгри-хан. Он – небо и свет. Мне без него нельзя, как без солнца.

– Ну, а мой бог само солнце. Мой бог – прародитель людей дедушка Род. Он с твоим богом живет в согласии. Для него небо и свет – жизнь.

– Да будет наше куначество священным, – сказал Юнус – Сольем кровь, разделим соединенное надвое.

И взяли они чашу, сделали надрезы на левых руках, слили кровь в кубок с вином. Выпили священный напиток дружбы, как пили когда-то скифы.

Вернулись к пирующим просветленные. А на пиру веселье угасло: желваки играют на лицах гридней.

– Эй, кто вас подменил?! – закричал Святослав, поднимая кубок во здравие гузов и руссов.

– Посол кагана требует от княгини особую дань: тысячу русских дев! – сказал богатырь Чудина.

– И что же княгиня?

– Подарила вместо тысячи рабыню свою.

– Усладу!

– Верно, князь. Усладу. Но посол грозил взять дев силой, коли не дадут ему, что требует, со смирением.

Потемнело лицо у Святослава, Юнус ударил его рукою по плечу и сказал:

– Что печалуешься, князь? Собака брешет на весь мир, а покажи ей палку – она и хвост поджала. Ты радуйся славе русских дев. Русские жены как заря. Я и сам приехал к тебе с тайной надеждой просить в жены дочь Свенельда.

Пришла пора воеводе Свенельду, великому витязю, побледнеть.

– Моя дочь просватана, – сказал воевода.

– Горе мне! – крикнул Юнус, швыряя кубок на пол.

Встал Святослав, поднес Юнусу свой кубок. Спросил:

– Видел ли ты, брат мой, дочь Свенельда?

– Нет, не видел… И не увижу, несчастный, обойденный! – воскликнул ильк гузов.

– Тогда беда не велика. Ты влюблен в молву. Молва – манок, сеть сердцу, но она всего лишь звук, речь цветная. Поставить перед тобой сорок дев, может, и не Свенельдову дочь полюбили бы глаза твои. Молва красна, а живая дева пугливая, как олениха, – что тебе цветок папоротника. В крови у нее огонь… Пей! Пусть дочь Свенельда будет счастлива. Твое счастье тебя не обойдет.

Юнус выпил кубок, но гнев сверкал в его глазах, яростно упирался он взглядом в пространство.

Вдруг вскочил на ноги один из гридней, то был юный Блуд.

– Дозволь, князь, говорить.

– Говори, – ударил кулаком по столу захмелевший, помрачневший Святослав.

– А говорить-то мне нечего. Дозволь сестру мою привести, показать твоему гостю. Мой род в Киеве не последний.

Поглядел Святослав на Юнуса, тот в стол пялится, молчит.

– Приведи сестру. Пусть чашу поднесет властелину степей. – Зверем зыркнул на Блуда: смотри, мол, коли сестра твоя не больно хороша. Однако спросил: – Как сестру зовут?

– Любовь! – ответил Блуд гордо.

Не зря, не зря погордился.

Юнус будто еж пыхтел, пока не явилась перед ним юная дева с чашею меда. Тут уже деваться было некуда. Поднял глаза, а перед ним – солнце. Зажмурился, ослеп храбрец из храбрецов, да еще струсил вдруг. Перед таким дивом показался он себе куском глины, кинутым рядом с огненным яхонтом. Маловат показался титул илька, чтоб солнцем-то владеть.

 

Святослав и Ольга

 

Княгиня ждала сына в палате, где утром принимала посла кагана. Она сидела на деревянном креслице, рядом с великолепным, долгие годы пустующим великокняжеским местом.

Быстрый переход