Поднялся лес машущих рук, но Форман сначала повернулся ко мне.

– Маккарти, что вы чувствуете? Я расхохотался.

– Я растерян. Хочу сказать, что почти приготовился к смерти. Я уже начал… Сам не знаю, что я начал. Я чувствую себя последним кретином. – Я хохотал и не мог остановиться. – Наверное, я должен испытывать такую, черт бы ее побрал, злобу, что захочу свернуть вам шею – но в то же время мне очень хорошо. Знаете, что я сейчас чувствую? Я чувствую себя более живым, чем когда‑либо в своей жизни!

По моим щекам побежали слезы. Форман нагнулся и похлопал меня по руке.

– Вы знаете, что я чувствую? – захлебывался я. – Я испытываю все возможные чувства, все сразу. Радость, бодрость, легкость – и печаль, о Боже, я так несчастен, – и страх, и отчаяние, что смерть так цепко держала меня в своих лапах, и злобу, и ярость из‑за того, что вы довели меня до этого. И… о Господи, это невыносимо!

Форман держал меня за руку.

– Все правильно, Джим, все хорошо. Сейчас ты испытываешь ярость рождения. Ты никогда не замечал, как злятся дети, когда они появляются на свет? Вглядись в их лица. Сейчас то же самое происходит с тобой. И все смешано с любопытством, удивлением и радостью – точно так же, как у младенцев. Ты в порядке. С тобой все хорошо.

Я ненавидел его и любил.

Почти как Джейсона.

Но это было другое чувство.

Потому что здесь в богов играли мы – а не черви. Это было нечто большее. Форман и я спустились с помоста, и мы все уселись на пол и стали разговаривать. Мы говорили об ответственности человеческих существ друг перед другом и о том, каково находиться в ловушке своего тела.

Мы говорили о том, о чем действительно хотели говорить.

И я знаю, что сейчас это звучит глупо и слезливо – но под всем этим мы начали обнаруживать, как заботимся и даже любим друг друга.

Не так, как большинство людей понимают любовь, но тем не менее любим.

Салли‑Джо вела курс сексуальной коррекции.

Она велела студентам достигнуть эрекции.

«Корешок мне суньте в рот,

Двиньте к югу и наоборот –

Чувству пространства посвящается лекция».

Занятия, что вела она в этой школе,

Были чуть более чем недозволенные:

«Влейте мне с исподу

Ложку клеверного меду

И булки мои месите, я не чувствую боли.

Потом получше завернитесь в одеяло.

Я сяду сверху, и чтоб у вас стояло.

Я на вас надену ради смеха

Украшенье с перьями и мехом

И стану задом ерзать как попало.

Теперь, когда пальцы у вас липкие,

Завяжите меня в узелки гибкие,

Ну‑ка, жару поддайте,

За титьки меня пощипайте,

А сейчас мы с вами прилипнем.

Забудьте о кнуте и наморднике,

Закажите себе, греховники,

Чистого вазелина,

И батут из резины,

И другую сбрую у шорника.

А теперь, когда пружины скрипят

И начинаю я потихоньку стонать,

Слезьте с моего брюха

И вложите мне в ухо,

Я послушаю, что он хочет сказать».

«Я не знаю, сколько это может стоить, –

Сказал студент, себя не в силах успокоить.

За какие такие провинности

Я лишился невинности?

Хотя, честно сказать, того это стоит!»

ГРЯЗНЫЕ ЛИМЕРИКИ

Не удивительно ли, как много могут получить два человека, просто сияв свою одежду?

Соломон Краткий

Разумеется, мы закончили вечер в постели.