Не успел я позавтракать, рассчитывая посидеть часика два над проклятым проектом, как позвонила Наденька.

— Забыл меня, негодяй? — спросила кокетливо.

— Нет, не забыл. Тебе чего?

— Где ты был вчера? Я звонила весь вечер.

С Наденькой наш роман тянулся почти месяц — это большой срок. Мне все в ней дорого: ум, повадки, внешность, одежда, — но не нравится, что она работает в модном массажном салоне, где ей внушили, что дотошное знание мужских эрогенных зон автоматически обеспечивает власть над миром. Еще мне не нравится, что она считает меня придурком и при каждой встрече исступленно доказывает, что с мужем у нее с самого начала сложились чисто платонические отношения, которые теперь, когда она познакомилась со мной, вылились в обоюдовыгодный коммерческий союз. Чтобы убедить меня в этой ахинее, она Приводит в пример аналогичные ситуации из жизни лондонских и парижских аристократических семейств. Мне это, разумеется, малоинтересно, но тут у нее пунктик, и, не поговорив о своем муже-челноке, не перечислив его достоинств, куда входит и редкостная деликатность в отношениях с женщинами, свойственная разве что средневековым монахам, Наденька и не подумает лечь в постель.

— Чего молчишь? — позвала она из трубки. — Стыдно признаться?

— В чем признаться?

— Чем занимался вчера.

— Ничем не занимался. Утром посуду сдавал. Вечером дрова рубил.

— Очень остроумно. Я сейчас к тебе приеду.

— Зачем?

После долгой паузы Наденька мягко заметила:

— Дорогой мальчик, а ведь ты задумал что-то мерзкое. Какую-то гадость против Наденьки.

— Совсем нет, — смалодушничал я. — Просто дел по горло. Надо срочно кое-куда смотаться.

— Ты же говорил, что не можешь больше двух суток без женщины.

— Ради бизнеса приходится иногда жертвовать личным счастьем.

Наденька, казалось, укоризненно улыбнулась в трубку:

— Знаешь что скажу тебе, милок. Вот мой муж никогда бы не поставил женщину в такое двусмысленное положение. Получается, вроде я навязываюсь. Ты хоть понимаешь, что это унизительно?

— Понимаю. Давай потерпим до завтра.

— Завтра уже будет опасно.

Это был сильный аргумент, но я и тут нашелся:

— А мы, как с мужем, платонически.

— Хам! — сказала Наденька и повесила трубку.

Через два часа я сидел в кабинете Георгия Саввича Огонькова, директора фирмы «Факел». Мы пили кофе и ждали еще двух-трех человек, чтобы ехать куда-то по Горьковскому шоссе смотреть землю под застройку. Беседовали дружески о том о сем, улыбались друг другу, но, как всегда, как с первого знакомства, витала между нами шальная мысль, что, пожалуй, лучше бы нам вообще не встречаться на белом свете. Почему? Да черт его знает. Георгий Саввич — импозантный джентльмен с манерами мелкопоместного барина — был из тех, кто за два года успел сколотить изрядный капиталец, приватизировал все, что охватил взглядом, и уже пристроил детей в Европе, прикупив им — сыну и дочери — французское подданство. От него веяло таким же крепким душевным здоровьем, как от энергичного жука, окопавшегося в навозной куче. Увы, теперь выбирать не приходилось: кто платит, тот и хорош. Меня он купил с потрохами за двести долларов ежемесячного оклада плюс десять процентов прибыли от каждой сделки, в которой я принимаю непосредственное участие.

Сильной стороной Огонькова было, безусловно, полное отсутствие в нем всякого намека на моральное чувство. Нравственно он был стерилен, как скорпион в пустыне.

Огоньков позвонил сразу после Наденьки и велел немедленно прибыть в контору. Выяснилось вот что.