— Ты можешь войти, — сказал страж. — Внутри есть коврик. Вытри об него ноги. Генералу не нравится, когда у него грязь на полу. И оставь меч и кинжал здесь. С оружием входить нельзя. — Конн снял перевязь и отдал ее солдату.

Потом он вошел в палатку. Контраст между ней и обиталищем Валануса был настолько разительный, что Конн едва не рассмеялся. Мозаичный пол был уложен с удивительным искусством, в основном из маленьких белых камней, но в середине более темные образовывали голову пантеры. Дальнюю сторону отгораживали занавески, и там, очевидно, находилась спальня. С крюков свисало семь ярких светильников, озаряя шесть деревянных стульев с бархатными подушками, два дивана с вышитыми спинками и длинный резной дубовый стол. Неподалеку стояла полная углей жаровня, а около стульев лежали толстые коврики. Генерал в простой рубахе до колен и сандалиях устроился на одном из диванов. Он совершенно не походил на воина.

— Подойди ближе, — велел он.

Конн вытер ноги о коврик и повиновался. Сняв мокрый плащ, он бросил его на пол и подошел к жаровне, наслаждаясь теплом.

— Можешь сесть, — предложил Джасарей, указывая на диван.

— Моя одежда мокрая и грязная, — ответил юноша. — Лучше я постою.

— Разумно. Так вот, расскажи мне о Бануине.

— Вы знали его? — изумился Конн, стараясь выиграть время, чтобы обдумать ответ.

— Он был моим учителем и учеником, — сказал Джасарей. — И хорошо показал себя в обеих ролях.

— Я этого не знал. Бануин часто говорил о вас, но ни разу не упоминал, что вы друзья.

— Я сказал учитель и ученик, — раздраженно заметил генерал. — О дружбе я не сказал ни слова. Постарайся не делать предположений. Общение наиболее эффективно, если обе стороны точно выражаются. Так вот, я так понимаю, что он жил с твоим народом и даже женился на женщине из племени.

— Да.

— Как ты думаешь, что привлекало его в землях риганте?

— Он говорил, что любит дикие леса и горы, запах сосен и вереска. Этому он учил вас?

Джасарей оставил вопрос без внимания.

— Зачем Бануин рассказывал тебе о моих теориях?

— Он хотел рассказать мне о величии своего народа, — ответил Конн.

— Вряд ли, ему не нравились наши амбиции, насколько я помню. Ты знал, что в гражданскую войну он был генералом?

— Нет, но я знал, что он служил в армии.

— Он был прекрасным генералом — солдаты любили его, а враги страшились. У него напрочь отсутствовало тщеславие. И хотя я долго был его учеником, когда я стал командующим, он без вопросов следовал моим приказам. Редкий человек, но не без недостатков. Слишком много отвлеченных понятий — честь, благородство, отвага, совесть. Сосредотачивался на второстепенном. На природе человеческой души, возможностях изменения и покаяния. Добро и зло, правильное и неправильное — эти абстракции определяли его действия.

Конн понял не все слова. Он говорил на тургонском почти свободно, но Бануин никогда не говорил о покаянии или совести. Но если маленький торговец ценил эти вещи — чем бы они ни были, — значит, и Конн будет их ценить. Он тщательно выбирал слова, прежде чем сказал:

— Я не… владею вашим языком настолько, чтобы вести спор об этих материях. Но я знаю, что Бануин был хорошим человеком, может быть, даже великим. Он был любим чужим народом, и я всегда буду чтить его память.

— Да, да. — В светлых глазах Джасарея мелькнуло раздражение. — Люди любили Бануина. Мне он тоже по-своему нравился. Я очень удивился и огорчился, услышав о его смерти.