— Семидесяти девяти. Точно — не управиться. Ладно, если Джекки не хочет со мной гнаться, может, тогда Винсент. Так-так, сейчас прикинем… у Мюррея сегодня вечером рентген, а значит, мы сможем угнать его коляску, пока он будет лежать на столе…

— Хватит, Папаша. Нам уже пора идти.

Я смотрю на часы — там без малого одиннадцать.

— Не знал, что мы тут на обзорную экскурсию собрались.

— А что, тебе еще куда-то нужно? — спрашивает Джек. — Ты ведь сейчас в отпуске, да?

Сомневаюсь, что сейчас время рассказывать ему про братьев Талларико. Я даже не знаю, будет ли вообще когда-то такое время, но чертовски уверен, что прямо сейчас не оно.

— Да. Просто дело в том… что я здесь с подружкой.

— Больше ни слова. У меня в лимузине мобильник. Ты сможешь ее пригласить. Позволь мне ознакомить тебя с ночной жизнью Майами.

Особого выбора у меня нет. Папаша Дуган обвивает меня своими ручищами, когда мы выходим из его палаты в широкий коридор Вилла-Люцилы.

— А твои родители, Винсент — как они?

— Оба умерли. Уже давно. Сначала отец, а потом матушка — несколько месяцев спустя.

— Какая жалость. Ее сердце было разбито, верно?

— Что-то вроде того. — Вообще-то не самая любимая моя тема, а потому я подбрасываю новую. — По пути сюда я не заметил никаких КПП, никакой охраны, пробы на запах. Вообще ничего.

Папаша Дуган качает головой:

— Это смешанное заведение.

— Что, весь дом престарелых?

— Вся честная компания. Если откровенно, мой прежний сосед по палате был человеком. И славным человеком, как порой бывает у обезьян.

Большинство рептильных учреждений, связанных с медицинским попечением, обычно охраняется от случайного раскрытия их сущности путем соблюдения строгих мер безопасности. Всякий, кто хочет туда войти, должен быть обнюхан и осмотрен. О его приходе также специально объявляется. Если за ворота удается проникнуть человеку, все сразу же надевают полные личины, чтобы все было в ажуре, пока он не вытряхнется назад.

— Удивительно, — говорю я. — А что, если кто-то как следует не застегнется, перепутает пуговицы на перчатке или…

— Или допустит тыщу других ляпов, которые мы, жалкие старперы, так склонны допускать?

— Это вы сказали, не я.

Папаша останавливается в коридоре, и я торможу рядом. Он сует голову в открытую дверь, а потом затаскивает меня внутрь, оставляя Джека и Нелли в коридоре.

Сухонький, нервозный старикашка сидит в плюшевом кресле. Все выглядит так, словно это самое кресло вот-вот поглотит его тщедушное тельце и с костями его стрескает. Старикашка смотрит выпуск новостей по встроенному в стену телевизору.

— Говард? — окликает его Папаша, а потом зовет еще раз, погромче: — Говард?

Мелкий старикашка изгибает шею, глядя в нашу сторону и доставая из кармана очки в проволочной оправе.

— Это ты, Хэнк?

— Говард — обезьяна, — сообщает мне Папаша, а затем снова поворачивается к старикашке. — Ведь правда, Говард? Ты человек?

Восьмидесятилетний старик возмущенно фыркает.

— А каким дьяволом я еще могу быть?

— Точно. — Папаша стреляет в меня взглядом, подмигивает — и, прежде чем я успеваю его остановить, сует левую руку себе в правую подмышку, расстегивая там потайные пуговицы.

— Что вы делаете? — спрашиваю я, внезапно понимая, чего он всем этим концертом добивается. — Папаша, погодите…

Но Папаша театральным жестом срывает со своей правой руки человеческую плоть и в открытую машет ею перед очкастыми гляделками Говарда.