— Джек! — снова ору я, уже на полпути к нему по клубу, но все еще слишком далеко. Определенно слишком далеко. — Не надо… не пей…

На сей раз Джек меня слышит — различает по крайней мере мой голос, если не слова — и поднимает бокал повыше, словно желая сказать тост…

— Поставь его! — надрываюсь я. Горло уже дерет, слова несутся поверх музыки, все поворачиваются ко мне, чтобы посмеяться над единственным раптором в самой гуще гадрозавров, но мне опять-таки наплевать. Весь мой разум сосредоточен на выпивке Джека — бокал направляется к его рту, губы широко расходятся. — Поставь его, поставь!

Но я в пятидесяти футах оттуда, и на лице у Джека одна сплошная улыбка, пока он подносит бокал к губам.

— Брось, Винсент, — кричит он, смеясь, — насчет меня не волнуйся. Я знаю, как с травами управляться.

А дальше все происходит совсем как в замедленной съемке. Мое отчаянное не-е-ет переходит в какой-то замогильный вопль, в котором я тщетно пытаюсь излить всю свою ярость и горечь. Рука Джека продолжает свой беспрепятственный подъем, бокал прицеливается к его рту, распад-кристаллы уже в считанных секундах от того, чтобы ударить по беззащитной коже и навеки ее смыть.

И я прыгаю, буквально выбрасывая свое тело вверх, моя рука тянется выбить бокал, отбросить его на пол, к потолку — куда угодно, только бы он не причинил вреда. Я тянусь изо всех сил, от души желая прямо сейчас нарастить где-нибудь лишний дюйм, точно через барьер, перескакиваю через тело Хагстрема, по-прежнему нацеленный на тот смертоносный бокал…

Но не долетаю, грохаясь на пол в трех футах от ближнего антуража Джека. Затем поднимаю глаза и сжимаюсь от ужаса, пока бокал наклоняется и жидкость скользит к открытому рту Джека…

И тут замедленная съемка кончается. Откуда-то сбоку вылетает рука, ладонь бьет по толстому стеклу бокала, выбивая его из руки Джека, и жидкость оттуда выплескивается. Все завороженно наблюдают, как она все изгибается и корчится в воздухе, напоминая какое-то искореженное воссоздание начальных кадров фильма «2001: Космическая Одиссея». А потом переводят свое внимание на женщину, которая возымела наглость выбить бокал из руки большого босса.

— Винсент всегда чертовски настойчив, если речь идет о вещах, которые пить нельзя, — говорит Гленда. — Думаю, тебе по крайней мере следует выслушать его объяснения.

Я уже открываю рот для этих самых объяснений, но внезапно в каких-то пяти футах от меня раздается пронзительный вопль, который целиком меня окутывает. Этот крик боли и отчаяния все набирает громкость, и я вскакиваю на ноги, мои когти уже готовы кромсать. Я быстро оглядываю все помещение, пока этот ошеломляющий вопль все продолжает прорезаться сквозь толпу.

Антонио, тот самый динос с легкой ухмылкой на физиономии, загребущими руками и диким помпадуром на голове, теперь упал на колени. Вой ужаса и агонии прорывается сквозь грохот музыки, буквально гальванизируя весь клуб. Антонио закрывает лицо ладонями, но звук все равно проходит ясным и нисколько не заглушённым, идеальным в своей кошмарности. Все потрясены, напуганы, неспособны отвернуться, пока густая зеленая слизь начинает вытекать у Антонио между пальцев. Плоть стремительно растворяется под бешеным напором микроскопических бактерий.

— Это распад-порошок! — ору я. — Дайте же что-нибудь…

Бесполезно. Как только бактерии начинают работать, они уже не останавливаются, пока не прожуют все, что только смогут. Теперь по залу разносятся новые вопли, пока танцовщицы разбегаются по сторонам с такой стремительностью, словно над ними нависла какая-то внешняя угроза. У людей Джека, по крайней мере, находится достаточно самообладания, и хотя многих из них явно до смерти пугает происходящее прямо у них на глазах, они понимают, что ничего тут уже не поделать.