— Ника, не надо так, вот — выпейте это, ну пожалуйста, я-вас очень прошу.

Мозговая дождалась, пока Ника снова впала в забытье, резко поднялась и зашагала по коридору, проклиная тот день, когда она решила поступить в школу милиции.

Он не знал, что эта камера была снята с обслуживания, поэтому нисколько не удивился, когда кто-то очень осторожно отодвинул наружный засов и так же осторожно повернул ключ в замке; дверь камеры бесшумно отворилась, и показалась фигура в эмведепшой форме — контролер, то есть тюремный надзиратель. Надзиратель застыл на пороге камеры, уставившись на Турецкого, но через несколько секунд он уже тараторил знакомым тенорком:

— Зачем здесь сидишь, Турецкий? Тебе не положено здесь сидеть. Этот камера совсем плохой, здесь^-даже плохой народ не сидит. Зачем следователь Турецкий будет сидеть в такой камера? Твой место не здесь, твой место в следственный кабинет, допрос делать.

— Керим, Керим! Ты можешь помолчать? Я здесь сижу не по своей воле, меня посадили! На меня дело состряпали, помоги мне, Керим, найди Меркулова, скажи, что меня в Бутырку запрятали...

— Какой-такой состряпал? Какой-такой сажал? Перстройка совсем с ума сошел, продукт питания совсем нет, жульё распоясался, а хороший люди стали в турма сажать. Я твоя хорошо знакомый — не воруешь, не убиваешь...

Керим всё трещал своей ломаной скороговоркой, но Турецкий заметил, как он косит глазом по стенам, как будто ищет чего-то, а сам переминается с ноги на ногу. А что, если ударить его по шее ребром ладони, вон у него целая связка ключей на поясе болтается, может, удастся выбраться из этого застенка.

— ...Только зачем в этот камера, я совсем не понимаю, совсем башка мой кругом идет. Я случайно так дверь открывал, думал, посмотрю, какой тут порядок. В этот камера совсем жить нельзя, даже нехороший люди. Кто такой дело стряпал, хотел тебя в могилу посадить, Турецкий, не в турму.

— Керим, я вижу ты мне неправду говоришь, ты не случайно открыл дверь, ты здесь что-то ищешь. Спрятал чего?

— Никто не прятал. Порядок проверял. Зря старый татарин-пенсионер обижаешь. Я тоже глаза имею, на ключи смотришь, думаешь, моя башка ударял, сам бежал, куда бежал? Сам следователь, сам глупость говоришь. Нельзя бежать — схватят. Везде перстройка. Керим думал — белё тебе несу сейчас, обед несу сейчас, вода хороший несу. А ты сиди, соображай — на свободу выйдешь, секир-башка делаешь кто состряпал.

— Если ты мне не поможешь, я отсюда никогда не выйду. Позвони Меркулову, я номер телефона помню, запиши.

— Керим честный, не могу звонить твой Меркулов сегодня, откровенно говорю, не обманываю. Через один час снова прихожу, говорить снова будем.

Закрылась за Керимом дверь, и на вопрос — зачем?! — родился страшный ответ: все дело сварганили, а его самого бросили в эту протухшую камеру для того, чтобы он здесь сдох, как эта крыса, от голода и жажды. И тогда возник другой вопрос, на который он должен найти ответ немедленно: что он такого сделал и кому? Кому было.выгодно его уничтожить, стереть с лица земли? .

Амелин. Чуркин. Где он перебежал им дорогу? Под «чистосердечным признанием» его подпись, любая графическая экспертиза это подтвердит, потому что она подлинная. Амелин попросил его на днях расписаться под какими-то отчетами, он, конечно же, поставил как дурак свою подпись на чистых листах. Это было во время телефонного разговора с Грязновым, он даже не обратил внимания, что он подписывал.

Магнитофонная пленка. Голоса Бабаянца и его собственный. На сто процентов его собственный. И в то же время стопроцентная фальшивка: он никогда ничего подобного не говорил ни Бабаянцу, ни кому-либо другому. Голос Гены уже идентифицировать нельзя. Но имитировать — сколько угодно: легкий кавказский акцент, характерная хрипотца.