Изменить размер шрифта - +
Джорджоне освящал тему мифом и пасторальной традицией. Мане же поставил тему так прямо, что вызвал ярость художественного истэблишмента. Мане иронически допускал, что некогда невинный пасторальный сюжет с двумя одетыми мужчинами и двумя нагими женщинами, теперь шокирует большинство критиков. Так что он показал нам свое чувство женской красоты вместе с сочувствием трудному положению женщины в обществе. Профессор отложил доклад.

– Вот студент, у которого есть понимание формы, который не просто повторяет, как попугай, что она «имеет большое значение». Она… ох, я назвал пол, прошу прощения, я не хотел этого, как не хочу называть имя, – она видит, что форма определяется не только взглядом на женщину в обществе, но и отношением художника к этим представлениям.

Аудитория напряженно молчала.

– Я не скажу, что она зашла далеко в своем анализе, она могла бы, например подумать над «Олимпией» Мане и, скажем, «Спящей Венерой» Джорджоне, чтобы начать с социально принятых представлений о женщине. Здесь она еще не все видит. – Он улыбнулся, оглядывая аудиторию, с некоторым вызовом. – Но ведь она еще молода, не так ли? И все же у нее есть качество, может быть, сомнительное или опасное: изменяться под влиянием живописи. Такие, как она, могут делать весомые заявления об искусстве. И хотя у нее нет возможности встать и поклониться, надеюсь, что вы присоедините свои поздравления к моим.

Раздались аплодисменты, отчасти вызванные авторитетом профессора, но искренние.

– А сейчас, сказал он, отодвигая стопку, – перейдем к нашему предмету. Мы остановились на начале Ренессанса…

 

* * *

…Когда он начал свою лекцию, Лаура сидела, как приклеенная, надеясь, что никто не заметил, как она покраснела. Ей-то казалось, что доклад получился ужасный, написанный в спешке, она заранее представляла, как исчеркает его профессор своим синим карандашом. Ей нравились сумрачно-чувственный Джорджоне и странно-печальный Мане, о которых она писала, но ей не казалось, чтобы она действительно понимала их.

И вот теперь – высшая похвала и ее докладу и ей самой! Месяц она так старалась не смотреть на него, что едва могла конспектировать его лекции. Он был не просто хорош собой и удивительно мужествен, но так полон жизни и энергии, что у нее захватывало дыхание просто от взгляда на него. Когда она впервые увидела его, то была поражена его молодостью и резким, обескураживающим юмором, державшим студентов в напряжении. Как не похож он был на свои холодно-рассудительные книги! В темных брюках и неизменных свитере и пиджаке, облегавших его сильное тело, он расхаживал по сцене, похожий на дикого кота, подвижного и хищного. По прошествии этих недель для нее спокойный тон писаний профессора пришел в гармонию с его острыми лекциями. Она поняла живой, мужественный характер его интеллекта. Он пользовался своим умом, как атлет своим телом – мускулами и сухожилиями, с гордой уверенностью в способности побеждать в своем деле.

В нем было что-то героическое, что вызывало восхищение Лауры. С самого начала она поняла, что она не ошиблась, придя к нему в НИУ. Завлекательность его книг дополнялась прелестью работы под его наставничеством. Он знал все, что имело значение в истории искусства. Она планировала посещать все курсы Клира, если позволит советник факультета. Она готова горы сдвинуть, совершенствуя свой молодой ум, чтобы понять его идеи.

И вот сегодня он сказал, что она достойна этого. Сегодня он поставил ей «А»!

В конце занятия она присоединилась к студентам, столпившимся у кафедры, чтобы забрать доклады. Она взяла свой и пошла к выходу, но его голос остановил ее.

– Итак, – сказал он, – теперь вы обрели лицо и имя. Натаниель Клир стоял за спиной, скрестив руки на груди.

Лаура покраснела и онемела, сжав в руке доклад.

Быстрый переход