Дмитрий Быков. Ясно
Ясно Зеленое небо, лиловое облако, Осенние сумерки, гул и прохлада. Особая ясность, отчетливость облика Шоссе, перелеска, высотки у МКАДа. Такое же небо в конце навигации Я видел у края полярного края: Из памяти всплыло, пришло повидаться ли, В спокойной надежде меня укрепляя? Я помню зеленое небо Анадыря, Над гладкими водами с пятнами масла, Такое пустое, такое громадное, Без слов говорящее: ясно, всё ясно. Последнее судно уходит из гавани, И чайки за ним устремляются свитой. Над их голосами корявыми, ржавыми Сгущается ночь синевой ледовитой. Мне снятся хрущевок цветистые ящики И школьник, живущий в хрущевке у бухты, Спокойно смотрящий вослед уходящему Без всякого «ах ты», без всякого «ух ты». Я сам этот школьник, возросший в Анадыре, Смотрящий в окно отрешенно и немо, Не знающий всяких «а можно?», «а надо ли?», А знающий это зеленое небо. Стою в полутьме, выключатель не дергаю, И молча смотрю – не без сладкой щекотки — На город, вплывающий в долгую, долгую, Для многих последнюю зиму Чукотки. Другого величия нам не обломится, Но сладко – взамен паникерства и пьянства — Смотреть на стеклянную трубку барометра, Без слов говорящего: ясно. Всё ясно. Новая одиссея Пока Астреев сын Борей мотал меня среди зыбей, Прислуга делалась грубей, жена седела. Пока носился я по морю под названьем Эге-гей — Итака тоже сложа руки не сидела. Богов безжалостных коря, мы обрывали якоря, В сознанье путались моря, заря рдела, Дичают земли без царей, и, помолясь у алтарей, Она отправилась ко мне, а я к ней. Теперь мужайся и терпи, мой край, сорвавшийся с цепи, Мой остров, каменный и малогабаритный. Циклоп грозил тебе вдогон, швырял обломки листригон, Проплыл ты чудом между Сциллой и Харибдой, Мой лук согнули чужаки, мой луг скосили мужики. Служанки предали, и сын забыл вид мой, Потом, накушавшись мурен, решил поднять страну с колен, Потом, наслушавшись сирен, попал в плен. Когда окончится война, нельзя вернуться ни хрена. Жена и дочка вместо книг читают карту, И мать взамен веретена берет штурвал – удивлена. Не знаю, как там Менелай попал на Спарту, Не знаю, как насчет Микен, — ведь мы не видимся ни с кем, — Но мир, избавившись от схем, готов к старту. Под Троей сбились времена: стационарная страна И даже верная жена идет на. И вот нас носит по волне: то я к тебе, то ты ко мне, Невольник дембеля и труженица тыла; Твердела твердь, смердела смерть, не прекращалась круговерть, А нас по-прежнему друг к другу не прибило. Вот дым над отчею трубой, и море выглядит с тобой Обрывком ткани голубой с куском мыла, — И, проплутавши десять лет, ты вовсе смылишься на нет, А там и след сотрется твой, и мой след. В погожий полдень иногда, когда спокойная вода Нам не препятствует сближаться вдвое-втрое, Я вижу домик и стада, мне очень хочется туда, Но что мне делать, господа, при новом строе? Седой, не нужный никому, в неузнаваемом дому, Я б позавидовал тому, кто пал в Трое. И нас разносит, как во сне, чтоб растворить в голубизне. Кричу: ты помнишь обо мне? Кричит: да. Обратный отсчет До чего я люблю это чувство перед рывком: В голове совершенный ревком, Ужас ревет ревком, Сострадания нет ни в ком, Слова ничего не значат и сбились под языком В ком. |
