Я думаю, четыре пополудни.

А в это сложно входит третий слой,

Не свой, сосредоточенный и злой,

Без имени, без мужества и женства —

Закат, распад, сгущение теней,

И смерть, и все, что может быть за ней,

Но это не последний слой блаженства.

А вслед за ним, невинна и грязна,

Полуразмыта, вне добра и зла,

Тиха, как нарисованное пламя,

Себя дает последней угадать

В тончайшем рвановесье благодать,

Но это уж совсем на заднем плане.

2. Депрессия

Депрессия – это отсутствие связи.

За окнами поезда снега – как грязи,

И грязи – как снега зимой.

В соседнем купе отходняк у буржуев.

Из радиоточки сипит Расторгуев,

Что скоро вернется домой.

Куда он вернется? Сюда, вероятно.

По белому фону разбросаны пятна,

Проехали станцию Чернь,

Деревни, деревья, дровяник, дворняга,

Дорога, двуроги, дерюга, деляга —

И всё непонятно зачем.

О как мне легко в состоянии этом

Рифмуется! Быть современным поэтом

И, значит, смотреть свысока,

Как поезд ползет по долинам лоскутным,

Не чувствуя связи меж пунктом и пунктом,

Змеясь, как струна без колка.

Когда-то все было исполнено смысла —

Теперь же она безнадежно повисла,

И, словно с веревки белье,

Все эти дворняги, деляги, дерюги,

Угорцы на севере, горцы на юге —

Бессильно скатились с нее.

Когда-то и я, уязвимый рассказчик,

Имел над собою незримый образчик

И слышал небесное «Чу!»,

Чуть слышно звучащее чуждо и чудно,

И я ему вторил, и было мне трудно,

А нынче – пиши не хочу.

И я не хочу и в свое оправданье

Ловлю с облегченьем черты увяданья,

Приметы последних примет:

То справа ударит, то слева проколет.

Я смерти боялся, но это проходит,

А мне-то казалось, что нет.

Пора уходить, отвергая подачки,

Вставая с колен, становясь на карачки,

В потешные строясь полки,

От этой угрюмой, тупой раздолбайки,

Умеющей только затягивать гайки, —

К тому, кто подтянет колки.

«Крепчает ветер солоноватый, качает зеленоватый вал…»

Ах, если бы наши дети однажды стали дружны…

И.К.

Крепчает ветер солоноватый, качает зеленоватый вал,

Он был в Аравии тридевятой,

в которой много наворовал.

Молнии с волнами, море с молом —

все так и блещет, объединясь.

Страшно подумать, каким двуполым

все тут стало, глядя на нас.

Пока ты качаешь меня, как шлюпку,

мой свитер, дерзостен и лукав,

Лезет к тебе рукавом под юбку,

кладя на майку другой рукав,

И тут же, впервые не одинокие,

внося в гармонию тихий вклад,

Лежат в обнимку «Самсунг» и «Нокия»

после недели заочных клятв.

Мой сын-подросток с твоею дочерью —

россыпь дредов и конский хвост —

Галдят внизу, загорая дочерна

и замечая десятки сходств.

Они подружились еще в «Фейсбуке»

и увидались только вчера,

Но вдруг отводят глаза и руки,

почуяв большее, чем игра.

Боюсь, мы были бы только рады

сюжету круче Жана Жене,

Когда, не желая иной награды,

твой муж ушел бы к моей жене,

И чтобы уж вовсе поставить точку

в этой идиллии без конца —

Отдать бы мать мою, одиночку, за отца твоего, вдовца.

Когда я еду, сшибая тугрики,

в Киев, Крым, Тифлис, Ереван —

Я остро чувствую, как республики

жаждут вернуться в наш караван.