Вероятно, поцелуи, заставившие ее потерять голову, для него ровным счетом ничего не значили. Незначительный пустячок, который он, без сомнения, сотни раз проделывал с бесчисленным количеством женщин. Даже теперь он стоял перед ней бесчувственный и безразличный, хотя сама она мучительно страдала, тщетно пытаясь побороть воспоминания о его ласках.

Его реакция — вернее, отсутствие таковой — была веской причиной держаться от него подальше. Он никогда не принимает ничего всерьез, и ничто не может проникнуть сквозь эту показную завесу любезности, способную обмануть всех, кроме нее, конечно.

Он посмотрел на кипу белья:

— Ты сама все это выстирала?

Элли попыталась не покраснеть — безуспешно.

— Несколько женщин из деревни вызвались мне помочь.

Когда они увидели, как ей трудно, они ее пожалели.

Он сердито сжал челюсти, и губы его побелели.

— Покажи мне свои ладони.

Она строптиво встряхнула головой, зная, как это его раздражает, в надежде, что это его отвлечет, и наклонилась, чтобы собрать белье.

— Мне нужно отнести его назад…

Он уже снял повязки с рук, и когда его пальцы сомкнулись на ее запястье, у нее перехватило дыхание. Кожа на ее руке горела, словно на нее обрушился поток крошечных молний.

— Твои ладони, Элли! — прорычал он, понизив голос, и нервная дрожь пробежала по ее позвоночнику. — Сейчас же!

Девушка сердито сжала губы. Какой же он упрямый баран! Она попыталась вырвать у него руку, но он насильно раскрыл ее ладонь и грубо выругался.

— Пустяки, — сказала Элли, отдернув руку. — И вам не следовало бы так выражаться. Это не говорит о большом уме.

Если она рассчитывала, что ее менторский тон его остановит, то просчиталась.

— Раны Господни, что ты наделала? Они у тебя все в волдырях и кровоточат, словно ты вымочила их в щелоке, а затем била о камни.

Элли вздернула подбородок, не желая признаться, что значительно перебухала щелока в воду, пока Мег не вразумила ее. В любом случае это была его вина.

— Вы сами распорядились, чтобы я помогала по хозяйству. — Она ткнула его пальцем в грудь, но это было все равно, что толкнуть гранит. — Поэтому прекратите брюзжать, когда я это делаю.

Он посмотрел на ее руку, и она поспешно убрала ее от его груди.

— Я не имел намерения сделать из тебя судомойку или прачку. Готов спорить, ты в жизни не стирала белья.

Ее щеки вспыхнули ярким румянцем.

— Какая разница? Я увидела, что что-то нужно сделать, и сделала это.

Желваки угрожающе заходили по его скулам. Признаки разгорающегося гнева порадовали ее — мелкая трещина на маске нарочитой беззаботности.

— Ну ладно, больше ты не будешь этим заниматься.

— Почему? Какая вам разница?

Его лицо посуровело. Ему явно не нравилось, что она вздумала пререкаться. Этот мужчина слишком привык получать все, что хочет. Элли готова была дать руку на отсечение, что можно по пальцам одной руки сосчитать, сколько раз в жизни он слышал слово «нет».

— Потому что я обязан вернуть тебя домой в целости и сохранности и не хочу, чтобы ты жаловалась, что я заставил тебя выполнять тяжелую работу.

Элли понимала, что играет с огнем, но не смогла удержаться от смеха.

— Я думала, викингам нравится иметь рабынь. — Его глаза вспыхнули, но, прежде чем он успел ответить, она добавила: — Почему вас волнует, что думают другие? Вы ведь пират.