Дальше — во Львов. Там в одной камере находилось двести человек. Даже вши дохли от скученности и жары. Но меня поразил удивительный духовный заряд, исходивший от людей. Когда наступал вечер, они становились на колени и пели молитву. Я запомнил только одну строфу: "О, Матір Божа, ми твої діти, не дай віками в тюрмах терпіти". Надзиратели стучали в двери: "Замолчать, бандеровские морды!" Молитва грохочет, да так, что у меня мороз по коже… Я потом думал: "Может быть, Украина получила независимость и благодаря таким молитвам". Потому что от миллионов замученных и страждущих восходили к небесам колоссальные столбы энергии.

Повезли меня в Киев. Начались очные ставки. Приходили мои друзья, извивались; "Ты понимаешь, мы тебя любим, но патриотизм превыше всего…" Шесть месяцев раскручивалось дело. Я не подписывал ничего, говорил: "Все это вранье!"

Следователь Разумный. Судилище. И снова — явление Христа

— Неужели страха не чувствовали?

— Я почему-то был очень дерзкий. Даже сражался со своими мучителями. Когда, например, надевали наручники — дрался с ними, как лев. Они меня валили, топтали меня ногами, били сапогами прямо в грудь так, что я терял сознание. "Ах ты падло!" — кричали. Страшные ребята…

Следствие вел старший лейтенант Разумный… Спустя годы, уже на свободе, я с ним встретился, он стал подполковником. Как-то в трамвае подходит ко мне подвыпивший военный, называет фамилию. Я бровью не повел: дескать, не знаю вас. "А ты присмотрись, присмотрись", — наливается он кровью. "Может, и встречались, — говорю, — но что-то не помню". — "А ты подумай, может, еще придется встретиться", — брызжет слюной. И торжествующе: "Где ваши Дзюбы? Где ваши Стусы? Где ваши Светличные? (А они их уже посадили). Туда и тебе дорога"…

Я ему: "Вспомнил. Фамилия у вас такая: Разумный. Но этот "камуфляж" никого не обманет: вы — дурак". И отошел в сторону. В трамвае звучит: "Остановка Резницкая". Он зашипел: "Резницкая, Резницкая… резать, резать…" А я говорю: "Название этой остановки произошло не от глагола "резать", а от слова "риза", там жили ризники, которые ткали… А потом уже какой-то грамотей перекроил в Резницкую". — "Нет, — взбеленился подполковник, — резать, резать!" Но это так, к слову…

Судили меня в здании, что на площади Богдана Хмельницкого. Быстро все прошло. Судья назвал меня фашистом. Выступил адвокат. Он с мамы содрал все деньги, которые только можно было. Пьяный, как чоп. Поднялся, качается: "Товарищи судьи! Мой подзащитный — мерзавец и антисоветчик, это понятно, но если можно, дайте ему меньше". Срок, конечно, вкатили на полную катушку.

Когда меня вывели, навстречу мать. Спрашивает: "Сколько?" Я сказал… Она упала в обморок. Какая-то женщина начала поливать ее водой из лужи. Меня завели в каталажку при суде. И тут появился Учитель. Сам. И это был не сон…

— Невидимый для других?

— Ну, разумеется… Но я Его видел, говорил с Ним, обнимал Его. И Он…

— Как это?

— А вот так. Понимайте, как есть. После этого я все время был с Ним, а Он — со мной. Он Сказал: "Мужайся, так должно быть, надо пройти это все. Легких дорог нет — только путь страдания. Если принял на себя тело этой земли, то должен все грехи и боли генотипа — народного и личного — принимать…"

Бандюги и Аэлита. Астральный разговор с товарищем Сталиным

— В лагере вам довелось сидеть с бандитами и ворами. Как вы с ними уживались?

— Чекисты, после того, как я попытался однажды убежать, велели главному вору-пахану меня убрать: мол, поквитайтесь со стукачом.