Под этим деревом и мы с Марией-Лучией, дабы почтить установленные традиции, впервые познали близость наших тел. Но, должно быть, Тонанцин не заметила нас – она осталась глуха к нашим мольбам. Может быть, оно и к лучшему, кто знает, что бы сотворило с нашей любовью появление ребенка? Мария-Лучия до конца своих дней сохранила девичью стройность стана, и мы были друг для друга то ребенком, то родителем. А потом Древо суеверий срубили испанцы, но позволили ему вырасти вновь. И оно выросло. Когда мы с Марией-Лучией в последний раз предавались ласкам под его ветвями, оно уже стало шестиметровым великаном. Позднее его срубали и крестьяне, и революционеры, и садовники. Сегодня оно потихоньку высыхает из-за кислотных дождей, из-за граффити, вырезаемых на его коре, и жвачек, мешающих ему дышать. Или же оно просто прикидывается умирающим, чтобы быть спиленным и воскреснуть вновь. Но никто более не предается любви под сенью его кроны.

Посиди еще немного на этой скамейке, не торопи свое время, Натали, чтобы успеть возвратиться в мое. Представь, как я день изо дня взбегал на вершину этого крутого холма, как мне являлась Дева, как посреди колючих кустарников вдруг выросли кусты роз, как вон там, посмотри, немного левее, на двадцать метров повыше, где сейчас стоит продавец мороженого, начали, по воле Царицы Небесной, воздвигать часовню. В двухнедельный срок строительство было завершено. Двадцать шестого декабря святой образ закрепили в рамку, и многолюдная процессия, возглашаемая епископом Сумаррагой, собрала в своих рядах и богачей, и нищих, и поработителей, и рабов, и обращенных в христианство, и язычников, и ревностных католиков, и тайных почитателей ацтекских божеств. Каждый принял на свой счет послание символов, отпечатавшихся на моем плаще, каждый услышал зов своей веры в двуязычном послании небес.

Все жители Мехико провожали мое одеяние в его новое пристанище. Тысячи людей шли по броду, ведущему к Тепейяку, а сотни других любопытных тем временем добирались до священного холма на своих каноэ. Многие натягивали тетиву луков и в знак своего ликования пускали стрелы к солнцу. И вот неловко выпущенная стрела пронзила горло одного из богомольцев, и он замертво упал на землю. Тогда, в порыве отчаяния, люди поднесли к нему изображение Девы, приложили к полотну его безжизненную руку, и он ожил. Так, во всяком случае, рассказывают. Пока я смог сам добраться до воскрешенного, с трудом продираясь сквозь плотную толпу, благодарившую меня за его спасение прикосновением моей тильмы, он уже стоял на ногах, свеженький как огурчик, хотя стрела все еще торчала у него из горла. Увидев меня, он тотчас бросился мне в ноги, начал целовать их, все остальные немедленно последовали его примеру, и, признаюсь, было очень даже приятно ощущать на моих пальцах и пятках прикосновения губ всей этой знати.

Именно тот декабрьский день и положил начало преувеличениям, легенде и культу моей личности. С тех пор как испанские колонизаторы ступили на нашу землю, сменяли друг друга эпидемии гриппа, оспы, тифа: большая часть населения была заражена, и привычные молитвы уже не помогали. Тогда мои земляки стали умолять меня попросить мою Деву заступиться за них, и, может быть, надежда, порожденная ее явлением, укрепила их иммунную систему; как бы там ни было, заражение остановилось. Эпидемии не исчезли сразу, чего не скажешь о злом роке. Я старался оставаться скромным и незаметным, ежеминутно совершал непосильный труд, состоящий в протесте и невероятном опровержении, смахивающем, ко всему прочему, на неблагодарность.