– Если монсеньор Солендейт, префект Конгрегации обрядов, и назначил адвокатом дьявола кардинала, равного себе но рангу, то прежде всего для того, чтобы снять с себя ответственность за исход процесса, затрагивающего интересы как богословов, так и представителей властей, процесса, в который оказался вовлеченным Святой Престол, политические последствия которого непредсказуемы, а ставка слишком высока. Монсеньор Солендейт не слишком огорчится ни если я проиграю, ни если примусь за дело с излишним рвением, которое потом может быть поставлено мне в вину… Если я смогу убедить Трибунал отказаться от канонизации, то небывалый ажиотаж в Латинской Америке, вызванный процессом, обернется серьезным недовольством Римом, в чем поспешат обвинить меня. С другой стороны, если я позволю признать существование чудес, приписываемых Хуану Диего, подтверждая таким образом, что, вопреки всем законам природы, посредством его действует небесная сила – что противоречит моей нынешней позиции, – и если поспешное включение этого нового святого в церковный календарь, воспринятое как свидетельство поддержки индейцам чиапас, взбунтовавшимся против мексиканских властей, ослабит позиции Церкви, то вся ответственность за это будет опять-таки возложена на меня.

Я выражаю свое сочувствие равнодушным жестом, и он вновь остается один на один со своей проблемой.

– И мои враги воспользуются случаем, чтобы досрочно отправить меня на пенсию.

Я с удивлением смотрю на вцепившегося пальцами в подлокотники кресла, чтобы побороть в них дрожь, дряхлого восьмидесятилетнего старика.

– Не хотелось бы показаться нескромной, монсеньор, но в каком возрасте кардиналы отходят от дел?

– Практически никогда. В теории, для Священной Коллегии установлен ценз в семьдесят пять лет, но поскольку мы в большинстве, тем, кто помоложе, очень непросто спихнуть нас с места, только в случае отлучения от Церкви, причастности к финансовому скандалу или допущения серьезной политической ошибки. Некоторые кардиналы хотели бы обойтись без моего влияния на конклаве, который определит преемника Иоанна Павла II, и не будет случайностью, если этот процесс пошатнет мои позиции, позиции человека, выступающего против интегристских настроений, постепенно охватывающих Ватикан. А мне бы так хотелось поставить на место следующего папы своего человека…

В его взгляде промелькнули растерянность, искорка человечности и молящего смирения, как если бы воплощение в жизнь его мечты зависело от меня.

– Разрешите мне, – продолжает он на той же ноте, – называть вас «мадемуазель». Обращение «доктор» настойчиво напоминает мне о реалиях моего возраста, а «дитя мое» вас, судя по всему, шокирует.

Он извлекает из «дипломата» большой конверт, кладет его рядом с зеленой папкой.

– Вы бывали в Мексике?

– Нет.

– В конверте вы найдете командировочное предписание, заверенное в Госсекретариате, и пропуск, дающий вам право исследовать плащ ad litem.

– То есть?

– Ректор собора снимет защитное стекло.

– Это очень любезно с его стороны, но как вы сами сказали, я оперирую каждое утро, и в моем расписании до июня нет свободного времени.

– В обмен на это он потребует от вас надеть защитный костюм, применяемый для работы в стерильных условиях, – продолжает он. – Должен признаться, мне это просто смешно: образ в течение нескольких столетий был вывешен на свежем воздухе над алтарем, каждая свеча перед которым – источник ультрафиолетового излучения мощностью в шестьсот микроватт, что, по логике вещей, должно было бы уничтожить его за несколько недель. В любом случае ни одно полотно из агавы не просуществовало более двадцати лет: даже под стеклом оно распадается и превращается в пыль.