— Что-то ты беспокоишься, Альфред.

— Пока просто работы много. Настоящее беспокойство ещё предстоит.

Жена повторила, качая головой:

— Слишком ты много работаешь.

Это была постоянная её фраза, произносимая часто, но без надежды на ответ. Баум не раз думал, что если он не будет слышать этого постоянно повторяемого мягкого упрека, то сразу почувствует себя брошенным и потерянным, поэтому никогда не возражал. Вместо этого сказал только:

— Утром надо рано встать, пойду-ка я лягу. Завтра меня ждут чересчур крепкий чай и жидкий кофе — эти английские штучки.

— И туман, — добавила мадам Баум. Она читала Диккенса.

— Какого черта ему тут надо? — возмутился генеральный директор Ми5, услышав, что из Парижа в Лондон прибыл Альфред Баум, — Наши власти как будто стесняются прослыть франкофобами, отделываются своего рода requillage в своих антигалльских настроениях.

— Лучше бы он таких мудреных слов не говорил, — со вздохом жаловался иной раз своей секретарше его заместитель.

— Воображает себя писателем — как бы не ту карьеру выбрал, а то бы… Так и тянет его к словотворчеству.

— Ну и язычок у вас, Агнес!

— Может, вы собственные проблемы на других переносите? — не осталась в долгу секретарша.

— Чепуха какая!

…Заместитель генерального директора сообщил шефу, что Баум накануне приезда прислал шифрованную телеграмму, в которой изложил свои пожелания.

— Ладно, держите его от меня подальше, — сказал генеральный директор, — Разберитесь с ним сами, Алек.

— Хорошо, сэр.

— Как по-вашему, надолго затянется эта история с Котовым?

— Надеюсь, ненадолго, сэр.

— И я надеюсь. Нас она вообще не касается, насколько я могу судить. Постарайтесь поскорей избавиться, не позволяйте чертовым французам втянуть нас в свои дела. Они большие склочники, эти французы. Неудивительно, что любимое слово у них — enmerdeurs.

Генеральный директор помолчал, повторил со вкусом: enmerdeurs.

— Его французский сленг мало того, что груб — ещё и неточен, — не раз заместитель слышал такое мнение…

Как следствие этой беседы, Альфред Баум, прибывший на Гоуэр стрит в легком плаще, не спасающем от пронизывающего ветра, дующего со стороны Юстон Род, был вежливо препровожден в пустую комнату, где ничего не было, кроме квадратного стола из серого металла и двух таких же стульев. Устало опустившись на стул, он достал сигарету, поискал глазами пепельницу и, не найдя, сунул сигарету обратно в пачку.

Баум не любил бывать в Лондоне, признавал в душе, что не жалует своих здешних коллег, и точно знал, что ночлег в дешевом отеле на Кромвел Род выбор диктовался скудостью бюджета ДСТ — не сулит радости. До Гоуэр стрит он добрался не без труда: такси поймать не сумел, в метро запутался. Он уже тосковал по знакомым четким маршрутам Парижа и Версаля, а тут ещё с ним обращаются как с подозрительным чужаком. Привели не в чей-нибудь кабинет, а в комнату для допросов. В этой клетке невозможно вести доверительную беседу, как положено коллегам: без записи, без окончательных выводов. Ничего похожего на entente cordiale или entre amis. Разговор предстоит холодный, официальный и абсолютно бесполезный. Собеседник может и солгать, и правду утаить хотя бы частично.

Так все и произошло, если не хуже. Поведение заместителя генерального директора, появившегося через десять минут, оправдало наихудшие опасения Баума. Тот держался отчужденно и сухо, вежливость его, чисто английская, раздражала, поскольку заставляла сомневаться, на самом ли деле он вежлив.

— Чем мы можем вам помочь, месье Баум?

Сказано на скверном французском и так, будто речь идет о сущих пустяках.