За эту миниатюру я был неоднократно отмечен различными почетными грамотами. Мне нравились почетные грамоты, ими здорово было заклеивать стены в местах разорвавшихся обоев в моей комнате коммунальной квартиры.

Я настолько увлекся самодеятельностью, что некоторые преподаватели даже стали завышать мне оценки за мою растущую популярность. Конечно, были и провалы. Например, однажды, в подражание Мрожеку и Олби, я написал пьесу в тональности очень модного в то время на Западе театра абсурда. Я никогда более нигде не видел такого эффекта. Когда мы закончили ее играть, не раздалось ни одного аплодисмента. В сюжете было все так запутано, что никто из зрителей даже не понял, что спектакль закончился. Пришлось мне как автору выйти и объявить, что, извините, все. Даже после этого зрители не поаплодировали. Молча встали и разошлись по домам. Вечером после этого хотелось плакать.

Благодаря самодеятельности меня на факультете стали считать незаменимым человеком. И поэтому при распределении оставили в институте. Даже предложили доплачивать полставки, аж целых 45 рублей, к моей инженерной зарплате. Это меня здорово вдохновило. Ведь зарплата была чуть больше ста рублей. Если без вычетов. А если с вычетами – 85,50. 45 рублей аванс в начале месяца и 40 рублей 50 копеек – 25-го числа. Конечно, полставки возвышало меня до зарплаты ведущего инженера. На эти полставки я каждый месяц мог покупать по ондатровой шапке.

Практически у меня образовался свой самодеятельный коллектив из студентов. С этого момента, помимо мечты купить ондатровую шапку, обозначились еще две: придумать что-то новенькое для сцены и поскорее запустить в нашей лаборатории, где я работал инженером, новую, запатентованную нашей группой форсунку с тангенциальным входом топлива для форсажной камеры двигателя самолета! Шутка ли, моя фамилия в Патентной библиотеке значилась среди изобретателей подающей надежды форсунки. Смысл ее был в том, чтобы впрыскивать в камеру сгорания топливо в паровой фазе. Это увеличило бы коэффициент полезного действия такой камеры, снизило потребление топлива, и за самолетами исчез бы угарный след! Да за такие достижения нам полагалась бы Нобелевская вместе с Ленинской, но мы были «группой» засекреченной!

Испытать форсунку на настоящем авиационном топливе нам тоже не разрешили. Взрывоопасно. И тогда… я предложил испытать форсунку, запустив в топливный бак вместо топлива специально с этой целью сваренную нами брагу. Брага как модель топлива в этом случае проходила по всем нормам техники безопасности. Это не была взрывоопасная смесь даже при нагревании. Эксперимент увеличил мою попу-лярность даже среди инженерно-преподавательского состава нашего факультета. Впервые в истории человечества самогон хлестал со скоростью звука! 40 литров браги мы перегнали за 12 секунд! Это был мировой рекорд. Он может быть занесен в Книгу рекордов Гиннесса. До сих пор эта форсунка выставлена в музее МАИ. И под ней среди тех, кто ее создавал, есть и моя фамилия! И когда-нибудь может такое случиться, что мои потомки будут получать за нее немалые авторские!

Но все остальное, свободное от форсунки время я стал проводить в новом Дворце культуры МАИ. Постепенно у нас сложился свой, почти профессиональный коллектив. Назвали мы его агиттеатр «Россия». Мы стали лауреатами всевозможных фестивалей. Народу в коллективе с каждым годом прибавлялось. В спектакле «И нет нам покоя» по роману Островского «Как закалялась сталь» участвовало около 250 человек! Каждое лето ЦК ВЛКСМ выдавал нам путевки и оплачивал гастроли по комсомольским ударным стройкам страны. Конечно, в такие поездки выезжали не всем составом, а человек по 20–25.

Несколько раз побывали на БАМе, совершили хождение за три моря: Баренцево, Карское и море Лаптевых. На Североморском пути нас переправляли вертолетами с одного сухогруза на другой, где мы и давали концерты для моряков в кают-компаниях.